Повести о совести

Виталий Карпович сидел в рабочем кабинете до поздней ночи, сгорая от злости на всех, но только не на себя, он строил планы мщения Олегу. Перед уходом домой несколько успокоился, открыл свою диссертацию. «Ничего, я вам всем еще покажу, кто такой Шинкаренко! Защищу докторскую, пойду дальше, по головам пойду этих проклятых правдолюбов-боголюбов». Домой пришел за полночь, жене сказал, что напали на него уголовники, требовали денег, но он отбился. На следующий день на работу не пошел, сказался больным гриппом, лежал на диване целыми днями и гасил в себе злобу, та постепенно уходила, особенно в моменты, когда Виталий ел печенье с маслом.

По выходе на работу Шинкаренко позвонил Белоусов, председатель комиссии, приезжавшей проверять жалобу, и предложил исключить из диссертации Кудрякова двадцать семь спорных случаев, пополнить новыми исследованиями и вновь представить к защите.

– Все будет исполнено! Все сделаем, как вы решили! Спасибо вам и привет Александру Александровичу, – елейным голосом пропел Виталий.

На том конце молча положили трубку.

Доцент Шинкаренко нарочито громко говорил о выводах комиссии по жалобе, предупреждал всех об ответственности за достоверность научных исследований.

– А вам, Фёдор Трофимович, необходимо лучше и больше трудиться. Я позабочусь о том, чтобы ваших больных госпитализировали вне очереди.

– Спасибо, Виталий Карпович, вы очень любезны, – с трудом произнес Кудряков. А после этого запил горькую.

Пил Фёдор месяц, пил два, Шинкаренко его не трогал, действовал по принципу «не бей лежачего», проявляя, как ему казалось, благородство к павшему. Однако, как только Кудряков «вышел из пике», Виталий отправился к ректору и предложил перевести Фёдора Трофимовича на другую кафедру. Григорьев даже обрадовался такому подходу. Виктор Павлович, опытный руководитель, давно понял, что вместе эти два доцента могли работать только под руководством талантливого и властного Луганцева, без него были несовместимы. Кроме того, другая хирургическая клиника осталась без руководителя, его министерство направило работать ректором в один из сибирских медицинских институтов.

Кудряков с жаром взялся за дело, много оперировал, но больных по профилю его диссертации было мало, а прооперированных ранее полноценно обследовать не мог, не было той аппаратуры, которая была в родной клинике. Грустно, но так. В этой жизни надо не только беззаветно пахать, но и оглядываться, присматриваться к тем, с кем работаешь.

Зато Шинкаренко почти полностью успокоился, уверовал в свою непогрешимость.

«А что?! – думал Виталий, – кто устроил Кудрякова заведовать кафедрой? Я! Так что мы теперь на равных. Посмотрим, кто кого обойдет!»

Еще легче стало на душе у Виталия Карповича после того, как он узнал о внезапной кончине Олега Васильевича Боголюбова, который в последнее время работал на износ, без сна и отдыха: кафедра, деканат, научная работа, а в выходные дни только научная работа, только докторская диссертация. И вдруг внезапно оторвался тромб, закупорил сосуды сердца, обширный инфаркт – и нет человека. Что к этому привело? Может, старые раны, может непосильный труд, а может, и бывшие друзья. Человека не стало, ушел он в мир иной, не успев ни с кем попрощаться. Олега Васильевича любили все, особенно студенты, гроб с телом декана они несли до кладбища на руках.

Шинкаренко на похороны не пришел, заболел, бывает же такое, заболел и все тут, но на душе у доцента стало теплее. Бывает и так в жизни – у большинства людей душа болит, плачет, а у некоторых, наоборот, порхать начинает. Ох, как много разных, очень разных людей живет на земле.

Итак, путы сброшены, Кудряков на другой кафедре, критиканы вообще в мире ином, весь коллектив клиники полностью признал Виталия Карповича единственным руководителем, вот теперь для укрепления авторитета нужно избавиться от «стариков», отправить их в самостоятельную жизнь. Институт развивался, были открыты новые факультеты, а значит, новые кафедры. Шинкаренко ходил к ректору, как к себе домой, вносил предложения, от которых нельзя было отказаться, как можно отказать любимчику обитателей обкомовских стен. Как же не стать заведующим новой хирургической кафедрой опытному хирургу, доценту и секретарю парткома Георгию Владимировичу Хорошилову, а другу его закадычному Александру Птицыну главным врачом главной больницы области. Теперь в клинике остались молодые да опытные низкопоклонники, бери в руки и лепи, что хочешь, конечно, если «лепщик» мастер.

Сам же заведующий кафедрой наконец-то занялся диссертацией и, как всегда, вместе с женой, работа была сделана и защищена только через три года после смерти незабвенного учителя. Многолетняя мечта сбылась, теперь Виталий именовался не иначе как профессор Шинкаренко, которому почет и уважение, который стал депутатом городского Совета, которого зовут на официальные приемы, включают в делегации, отправляющиеся за границу, и никто не покушается на его авторитет. А тут еще, как говорят, не было бы счастья, да несчастье помогло. Заболела дочь одного из секретарей обкома. Врачи долго обследовали девушку и решили, что в брюшной полости какое-то воспаление, требующее вмешательства хирурга. Дело было ночью, позвонили Шинкаренко, тот обещал быть. Больная и родственники томились в ожидании, девушка кричала от болей, обезболивающие препараты не вводились, чтобы не смазать симптомы болезни. Профессор пришел только через час, осмотрел больную и велел готовить ее к операции. Родственникам объяснил, что очень похоже на стронгуляционную непроходимость кишечника, то есть одна кишка захлестнула другую, образовав сдавливающую петлю.

Операция длилась не один час, хирургам пришлось удалять часть омертвевшего кишечника. Однако все было исполнено чисто и надежно.

Родственники в полном составе дожидались профессора, тот, как всегда, красочно нарисовал картину страшной катастрофы в животе и рассказал, как они с ассистентом ловко со всем справились.

– Еще часок-другой и мог бы начаться перитонит, вот тогда бы было намного хуже, – заключил Шинкаренко.

– Профессор, спасибо вам за ваши золотые руки и доброе сердце, – поблагодарил секретарь обкома партии. – И позвольте вас спросить, почему вы так долго добирались до больницы, были какие-то препятствия?

– Нет, препятствий не было, но не так близок пеший путь от моего дома до больницы. Бегом бежать не мог, предполагал, что будет операция, а на нее уставшими не ходят.

– Так у вас что нет служебной машины?

– Нет и никогда не было, и у учителя моего профессора Луганцева не было.

Утром секретарь обкома пригласил к себе заведующего финансово-хозяйственным отделом и поставил ему задачу. Через неделю у профессора Шинкаренко появилась персональная «Волга» с водителем и круглосуточный доступ к дежурным машинам обкома КПСС. Персональные машины в медицинском институте имели теперь два человека – ректор и Виталий Карпович.

«Вот так-то. Всех обошел! Это, пожалуй, не хуже печенья с маслом», – тешил себя мыслью Виталик.

Работа в клинике шла ни шатко ни валко. Хирурги защищались, но это были работы, тематику и план подготовки которых начертал еще Александр Андреевич. Если какая-то тема диссертации предлагалась новым профессором, то она была из списка, составленного на перспективу покойным шефом. Виталий Карпович пытался искать что-то новое, ему очень хотелось всех удивить новизной научных подходов, но увы. Днем у Шинкаренко времени на науку не хватало, ибо он сам тщательно отслеживал выполнение сотрудниками своих же поручений, проводил обходы, оперировал, никого не подпуская к операциям на сердце. Они выполнялись только двух типов и не более двух-трех в квартал, больных было немного, ибо уже почти во всех клиниках страны подобные оперативные вмешательства производились, а новые, более сложные, вновь испеченный профессор делать боялся. Кроме того, много времени уходило на депутатскую работу, консультации в обкомовской больнице, выслушивание донесений теперь уже доцента Фимкина об атмосфере в коллективе клиники. От всей этой кутерьмы профессор к вечеру уставал и мысль дальше печенья с маслом никуда не шла.