Кто боится смерти

Женщины, решившие жить, кое-как поднялись и потащились в деревню. Наджиба закрыла глаза, чувствуя, как кровь сочится из пореза на лбу. Вскоре опять стало тихо. «Покинуть это тело будет просто», – подумала она. Она всегда любила путешествовать.

Она лежала там, пока лицо не сгорело на солнце. Смерть шла медленнее, чем хотелось. Она открыла глаза и села. С минуту глаза привыкали к яркому солнцу. Потом она увидела тела и лужи крови, которую пил песок, как будто женщин принесли в жертву пустыне. Она медленно встала, дошла до своего мешка и подняла его.

– Оставь меня, – сказала Тека через несколько минут, потому что Наджиба трясла ее.

Из пяти женщин, лежавших на песке, только Тека оказалась живой. Наджиба тяжело опустилась рядом с ней. Потерла кожу на голове, которая болела оттого, что напавший на нее мужчина так грубо тащил ее за волосы. Посмотрела на Теку. Ее тугие косички были покрыты коркой песка, а лицо при каждом вздохе кривилось в гримасе. Наджиба медленно встала и попыталась поднять Теку.

– Оставь меня, – повторила та, сердито глядя на Наджибу.

Наджиба так и сделала. Она поплелась в деревню, лишь по привычке двинувшись в этом направлении. Она молила Ани послать кого-нибудь, кто убьет ее, например, льва или еще нуру. Но не такова была воля Ани.

Деревня горела. Дома тлели, сады были уничтожены, мотоциклы полыхали. На улицах лежали тела. Многие обгорели до неузнаваемости. Во время таких рейдов солдаты нуру брали самых сильных мужчин океке, связывали, обливали керосином и поджигали.

Наджиба не увидела ни мужчин, ни женщин нуру – ни живых, ни мертвых. Деревня стала легкой добычей: беспечная, уязвимая, не осознающая опасности. «Дураки», – подумала она. Женщины рыдали на улицах. Мужчины плакали возле своих домов. Дети слонялись кругом в растерянности. Было удушающе жарко, жар шел и от солнца, и от горящих домов, от мотороллеров и людей. На закате будет новый исход на восток.

Добравшись до дома, Наджиба тихо позвала мужа по имени. Затем она обмочилась. Жгучая моча потекла по израненным бедрам. Половина дома была в огне. От сада ничего не осталось. Мотороллер горел. Но Идрис, ее муж, сидел на земле, обхватив голову руками.

– Идрис, – снова тихо произнесла Наджиба.

«Я вижу призрак, – подумала она. – Ветер подует, и он развеется». На его лице не было крови. И хотя синие штаны были выпачканы песком, а подмышки синего кафтана потемнели от пота, он был цел. Это был он, не призрак. Наджибе захотелось сказать: «Ани милосердна» – но это было не так. Богиня совсем не была милосердной. Ведь, хотя ее муж уцелел, Ани убила Наджибу, оставив ее живой.

Увидев ее, Идрис вскрикнул от радости. Они бросились друг другу в объятия и замерли на несколько минут. От Идриса пахло потом, тревогой, страхом и обреченностью. Чем пахла она сама, Наджиба не смела думать.

– Я мужчина, но мог лишь прятаться, как ребенок, – сказал Идрис Наджибе на ухо. И поцеловал в шею.

Она закрыла глаза, мечтая, чтобы Ани убила ее на месте.

– Ты сделал как было лучше, – прошептала Наджиба.

Затем он отстранил ее, и Наджиба поняла, что все кончено.

– Жена, – сказал Идрис, глядя на ее распахнутые одежды, открывающие лобковые волосы, израненные бедра, живот. – Прикройся! – он стянул нижние края ее платья. Его глаза увлажнились: – П-прикройся же, о! – лицо его исказила боль, он схватился за бок. Шагнул назад. Снова, щурясь, взглянул на Наджибу, а затем затряс головой, словно отгонял что-то: – Нет!

Наджиба просто стояла, а ее муж отступил, выставив руки перед собой.

– Нет, – повторил он.

Из его глаз текли слезы, но лицо ожесточилось.

Побледнев, он смотрел, как Наджиба вошла в горящий дом.

Войдя, она не обратила внимания на жар и звуки трескающегося, лопающегося и умирающего дома. Она методично собрала вещи, немного денег, спрятанных ею, горшок, водоуловитель, игру, подаренную давным-давно сестрой, фото улыбающегося мужа и тряпичный мешочек с солью. Соль хорошо иметь при себе, когда уходишь в пустыню. Единственная фотография ее покойных родителей сгорела.

Наджиба не собиралась жить долго. Для себя самой она стала тем алуши, который, по словам отца, всегда жил в ней – пустынным духом, любящим забредать далеко. Придя в деревню, она надеялась, что ее муж выжил. Найдя его, она надеялась, что он окажется другим. Но он был океке. Зачем она только надеялась?

Она умела выживать в пустыне. Ее научили этому ежегодные отлучки туда с женщинами и путешествия по Соляному пути с отцом и братьями. Она умела пользоваться водоуловителем, собирать конденсат для питья. Умела ловить лисиц и зайцев. Знала, где искать черепах, ящериц и змеиные яйца. Знала, какие кактусы можно есть. И ей было не страшно, ведь она уже была мертва.

Наджиба шла и шла, ища место, где можно дать телу умереть. «Через неделю», – решила она, устраивая лагерь. «Завтра», – думала, продержавшись неделю. Как только она поняла, что беременна, о смерти речи уже не шло. Но для себя она осталась духом-алуши, который управлял ее телом и пользовался им, как мы управляем компьютером. Она ушла на восток, подальше от городов нуру, поближе к пустошам, где жили океке в изгнании. По ночам, лежа в палатке, она слышала, как женщины нуру смеялись и пели неподалеку. Она беззвучно кричала им, чтобы они пришли и прикончили ее, если смогут. «Я оторву вам груди! – кричала она. – Я выпью вашу кровь и напитаю ей того, кто растет во мне!»

Во сне она часто видела мужа Идриса, он стоял и печально смотрел на нее. Идрис нежно любил ее два года. Проснувшись, она смотрела на его фотографию, чтобы вспомнить, как он выглядел. Потом и это перестало помогать.

Несколько месяцев Наджиба жила в неопределенности – живот рос, роды приближались. Когда ей было нечем заняться, она садилась и смотрела в пустоту. Иногда играла в «Мрачные тени», раз за разом выигрывая, набирая все больше очков. Иногда разговаривала с ребенком внутри себя.

– Мир людей жесток, – говорила она. – Но пустыня прекрасна. Алуши, ммуо – все духи мирно в ней живут. Когда ты родишься, тебе тут тоже понравится.

Она кочевала, пускаясь в путь в прохладное время суток, избегая городов и деревень. Когда она была на пятом месяце, скорпион ужалил ее в пятку. Нога распухла, болела, Наджибе пришлось пролежать два дня. Но потом она встала и пошла дальше.

Когда наконец начались схватки, ей пришлось признать: то, что она все эти месяцы твердила себе, – неправда. Она – не алуши, рожающий дитя алуши. Она одинокая женщина в пустыне. Охваченная ужасом, она лежала в палатке на тонкой подстилке, одетая в истрепанную ночную рубашку – единственную одежду, вмещавшую ее раздавшееся тело.

Тело, которое она наконец признала своим, взбунтовалось. Яростно сжимаясь и растягиваясь, оно словно боролось с невидимым чудовищем. Наджиба ругалась и кричала от натуги. «Если я здесь умру, то и ребенок умрет в одиночестве, – думала она в отчаянии. – Дети не должны умирать одни». Она взяла себя в руки. И сосредоточилась.

Спустя час ужасных схваток ее алуши проснулся. Она расслабилась, отступила и стала наблюдать, позволив телу делать то, для чего оно предназначено. Спустя несколько часов появился ребенок. Наджиба могла поклясться, что он запищал, еще не выйдя наружу. Очень сердито. С той минуты, как он родился, Наджиба поняла, что он не любит сюрпризов и не отличается терпением. Она перерезала пуповину, завязала ее и прижала дитя к груди. Девочка.

Баюкая ее, Наджиба в страхе наблюдала, как из нее самой течет и течет кровь. В голову лезли непрошеные воспоминания о том, как она лежала на песке, а из нее сочилось семя. Теперь она снова была человеком и стала восприимчивой к этим воспоминаниям. Она усилием прогнала их и сосредоточилась на сердитом ребенке у себя на руках.

Через час, который она просидела, вяло раздумывая, не умрет ли от кровопотери, кровотечение замедлилось и остановилось. Она заснула, держа ребенка на руках. А когда проснулась, то смогла встать. Казалось, внутренности сейчас выпадут между ног, но стоять она могла. Она внимательно осмотрела дочь. У нее были пухлые губы и высокие скулы Наджибы, но узкий прямой нос, принадлежащий кому-то, кого Наджиба не знала.