Страница 6 из 12
– Я не стану вступать в дискуссию по поводу сталинского приказа. Я сам читал о распоряжении закрасить все обозначения, – угрюмо заметил Сорен. – Но что есть, то есть. У корпуса лодки я обнаружил латунные знаки. Вероятно, они были приклепаны и отвалились со временем. Я поднял с разрешения кальмарского губернского антиквара цифру «8» и собираюсь в ближайшие дни отправить ее в лабораторию для проведения анализа металла. Возможно, удастся по его составу приблизительно установить, на каком заводе в Советском Союзе и в какой период был отлит этот сплав. Тогда исчезнут подозрения, что я сам выточил их в гараже, чтобы поразить газеты.
– Или что те же ребятишки, которые «поймали» вас на стрелу, якобы указывающую на «Юпитер», разыграли всех еще раз, опустив возле подлодки металлические наживки, – покровительственно рассмеялась ведущая, призывая аудиторию снисходительно отнестись к опростоволосившемуся исследователю.
– Мы проверили, кем работают родители подшутивших над вами школьников. У одного из них, Стефана Холла, отец рыбак. Вы ведь рассказывали в интервью, что в поисках лодки руководствовались указаниями рыбаков, у которых за что-то цеплялся трал в этом квадрате. Может быть, именно отец Стефана подсказал вам, где искать советскую подлодку? Может быть, он и сам сумел определить, какой подводный объект рвет его сети? Глубина там небольшая, а у рыбаков сегодня тоже есть сонары.
Сорен Морель был повержен. Он еще пытался защищаться, но при этом понимал, что доводы оппонентов выглядят куда убедительнее его собственных. Любой, откровенно говоря, поверил бы скорее ведущей и ее советнику в форме, чем человеку, бубнящему, что столкнулся на дне с фактом, который он и сам объяснить не может.
Репутацию мог спасти лишь лабораторный анализ состава металла, из которого была изготовлена «восьмерка», однако когда Сорен вернулся домой, его ждал еще один удар. Сара встретила его у калитки, чего с ней в горячие майские дни садовых работ обычно не случалось (Сорен периодически брюзжал, что весной он чаще видит попу жены, склонившейся над грядкой, чем ее лицо), и, протянув ему две черные таблетки неврола и пластиковый стаканчик с водой, безапелляционным тоном приказала:
– Немедленно выпей.
– Из твоих рук – хоть цикуту, – пробормотал Сорен и послушно проглотил горькую жидкость. – Действительно, сердце что-то зашевелилось. Видела, как меня там полоскали? Ну ничего, я отправлю нашу восьмерку в лабораторию Института сплавов в Германию, и эта бывшая девчонка-тарзанка еще успеет извиниться, прежде чем уйдет в декрет.
– Сорен, – медленно произнесла жена, обняв его за плечи. – Лаборатории – только ты не волнуйся – не будет. Кто-то забрался в гараж и украл знак. Думаю, это произошло, когда я смотрела передачу. Тоби залаял и стал царапать дверь, хотел выскочить наружу, но я его заперла в ванной, чтобы не мешал. Подумала, его опять беспокоят барсуки, устроившие нору под домом.
– Ты сообщила в полицию? – машинально спросил Сорен, все еще отказываясь осознать факт пропажи.
– Конечно. Дежурный сказал, что сейчас вышлют. Я обрадовалась, спросила: неужели наряд с собакой? Он ответил, что не с собакой, а с почтой, и не наряд, а бланк заявления об ограблении. Сказал, что это дело для страховой компании, а не для них. Я и в страховую компанию позвонила, но нам ничего не светит. Собственный риск – полторы тысячи крон, а знак они оценивают по весу металла и его биржевой стоимости.
– Сара, прекрати этот дурацкий отчет! – взмолился Сорен. – Я знаю, когда ты нервничаешь, в тебе пробуждается твоя немецкая пунктуальность, но лучше бы еще раз перемыла тарелки, чтобы успокоиться. Придется снова нырнуть на лодку и взять пробу металла с другого знака. Я не могу позволить, чтобы об меня так просто вытерли ноги на глазах всей Швеции.
Сара, подняв голову, пристально посмотрела в глаза мужу и произнесла тусклым голосом:
– Нырнуть не получится. Ты забыл свой мобильник дома. Звонил твой приятель Лейф Шьостранд из Кальмарского губернского управления, сказал, что принято решение запретить погружения на эту подлодку под предлогом того, что там могут находиться взрывоопасные предметы. Они так торопились, что даже не дождались его возвращения из отпуска. Он сам не понимает, что за вожжа им под хвост попала. На территории губернии полно затонувших судов, в том числе военных, но на них запрет не распространяется.
3
«Когда мы возвращаемся из дальнего пути, то каждый раз стараемся по Невскому пройти», – слова этой бодрой песенки из ушедших советских времен всплыли в Юриной голове, когда он вдруг обнаружил себя шагающим по Лиговке в сторону Невского, хотя это и был солидный крюк. Проще было двинуть от автовокзала по Обводному до Звенигородской, выскочить на Садовую, прогуляться мимо дома на Казначейской, где Раскольников покончил со старухой-процентщицей – прильнуть, так сказать, на бегу к великой русской литературе, – и дальше направиться уже по каналу Грибоедова к Львиному мостику. Однако если ты три года безвылазно прожарился в Шарм-эль-Шейхе, а затем, как выброшенная на берег рыба, полгода обсыхал в Таллине, дожидаясь очередной спасительной волны, свидание с Питером следовало начинать с Невского. В это воскресное утро город еще спал, вонь выхлопных газов не заглушала свежий запах тянувшего с Невы холодного ветра. Казалось, где-то вдалеке распахнулась дверца гигантского холодильника. Юра вдохнул невскую ледяную сырость и задержал ее в себе, как делал еще в детстве, предвкушая приключение. В начале мая в центре устанавливалась собственная локальная температура, на несколько градусов ниже той, что была на далеких от воды северных и южных окраинах, и учебный процесс в эти дни резко замедлялся. До учебы ли было, когда по Неве потоком шли сокровища, принесенные с Ладоги! Пик «ледоходной болезни» пришелся на пятый класс, когда школа на неделю превратилась в пункт сбора и обмена трофеями, добытыми с проплывавших по Неве льдин. Однажды они, желая пугнуть девчонок, притащили ржавую зажигательную авиабомбу, и директриса вызвала саперов. Оказалось, что зажигалка была пустой и служила кому-то на Ладоге бакеном, но административные меры были приняты: в следующем году Нева уже не вызывала такого ажиотажа. А может, все дело в том, что они просто выросли, не передав свою страсть по наследству новым поколениям младшеклассников.
Юра представил, как по реке идет, напирая на быки перед мостами, мощный ладожский лед, уже потерявший в городской черте свою природную окраску, побитый цивилизацией, оскорбленный набросанными на него пустыми пивными банками и пластиковыми бутылками, но еще хранящий свою дикую силу. Льдины в детстве казались ему зоопарковскими белыми медведями, сбежавшими из вольера и теперь пробирающимися к себе на родину на Северный полюс. А где его родина? Этот город, часть незнакомой страны под названием Россия? Или, может, игрушечный Таллин, столица столь же чуждой ему Эстонской Республики? «Наша родина везде – на тридцатиметровой глубине», – как написал ему в поздравительной открытке в прошлом году в Шарм-эль-Шейхе коллега, инструктор по дайвингу Серега с Украины, еще один продукт советской цивилизации, подаривший себе на день рождения гражданство маленькой банановой республики, успешно торговавшей по всему миру своими не требующими западных виз паспортами.
Невский, перетянутый рекламами-растяжками, заляпанный разноцветными вывесками бутиков и обменников, вызывал чувство жалости. Он напоминал европейского профессора, который давно попал в плен к дикарям и теперь, потеряв всякую надежду на освобождение, натужно подражает их облику. За три года, насколько Юра помнил, естественная экспозиция под названием «Вперед, к капитализму!» успела почти полностью обновиться. Там, где раньше было кафе, уже красовались мускулистые манекены магазина спортивной одежды, место лопнувшего банка занял некий фонд со столь респектабельным названием, что это вызывало подозрения в его долговечности. У дверей еще закрытой аптеки (эти заведения повылезли вдруг в несметном количестве, поддерживаемые обуявшей людей страстью к самолечению – симптомом коллективной психической травмы) расположилась на отдых стая бродячих собак. Старые знакомые, они были здесь и в прошлый его приезд, давая хоть какое-то ощущение стабильности. Правда, вывеска над ними тогда была другая – кажется, «Казино».