КРОВЬ СО ЛЬДОМ

Она не отвечает, но ей и не нужно.

— То, что я делаю, сложно назвать убийством, – начал он, подойдя к стеклу с пятой девушкой. — Они были мёртвыми ещё до того, как я накинул удавку на их шеи, – бережно проводит рукой вдоль поверхности, смотря на отражающееся лицо Скарлетт позади. — Я не убил, а сделал обратное. Увековечил их, – взглядом огибает тёмные волосы Гилл и плотно сжимает губы.

— Увековечил, – повторяет вдумчиво, смотря на схожие лица.

— Что ты чувствуешь, когда смотришь на них?

Она раздумывает над ответом недолго:

— Чувствую… завершённость. Утончённость в изгибах линий, – сердце цепкими пальцами стискивает тоска. — Что-то, что граничит с красотой и ужасом. Нет. Нет, не так, – осеклась она, подрываясь с места и останавливаясь в миллиметре. — Траур. Красота, заключённая в трауре, как главная идея, и… Ужас и красота – у них своя связь, что-то, что дополняет и завершает, раскрывает всю суть. Красота, построенная на фундаменте трагедии. Нечто запрещённое, – в каждом её слове он чувствует энтузиазм, слышит восторг в высоких нотах, что мешает говорить. — Запрещённое и от того… – голос становится тише, как если бы она не была уверена в правильности собственных фраз, – притягательное.

Скарлетт оглядывается на него, словно ищет одобрения.

— Они заставляют чувствовать по иному не только себя, но и всё вокруг, – изрекает с придыханием. — Это – великолепно и ужасающе. Одновременно. Наталкивает на мысль о том, что за всеми прекрасными вещами стоит нечто чудовищное. Болезненное. Будто смерть и изящество идут рука об руку. Всё прекрасное – тленно и обречено на скорое уничтожение, ведь так? – она не дожидается ответа. — Я чувствую слишком много, я… Не знаю, – оглядывается на него, распахивая глаза; в её расширенных зрачках он видит грусть, всеобъемлющую. — Меня это вдохновляет.

Рик запускает руки в карманы, но вспоминает, что оставил сигареты в доме наверху.

— Это и есть мой ответ, – слабо улыбается, перебирая её волосы.

Скарлетт завоевала его доверие.

— Молодость имеет свойство обращаться в прах, – он аккуратно вынимает из её волос жемчужный гребень, распуская пряди у виска, и кладёт на запылившийся деревянный стол. — Ничто не вечно, как ты и сказала. Красота и жизнь – в том числе. Поистине прекрасным может считаться лишь то, чему предначертано осыпаться пеплом, – разделяя тёмные локоны, он сплетает их осторожно. — Меня это убивало. Всегда, сколько себя помню, я, видя розу, в первую очередь думал о том, какой красивой она является: лепестки насыщенного цвета, тёмно-зелёные листья, даже эти короткие и острые шипы, вгрызающиеся в кожу – всё это заставляло меня трепетать ещё в раннем детстве. Но затем, как наводнение, на меня обрушивался целый тайфун мыслей, и каждая – разрушительна по-своему.

— Потому что все розы завянут, – несмело продолжила Скарлетт.

— Их всех затопчут соседские дети, – Баркер заплетает её волосы в толстую косу. — Срежут циничные люди, уничтожающие всё, к чему успевают прикоснуться. Стебли начнут ломаться, а листья – опадать вместе с нежными лепестками. И гнить. На земле или под ней, сухая трескающаяся кучка под подошвой – всё, что останется в итоге.

Гилл с полуприкрытыми глазами стоит неподвижно.

— Это всегда вгоняло меня в тоску. Я не мог смотреть на вещи, как все остальные, – сквозь пальцы струится бархат. — Я понимал, что все мы обречены. И я, и ты. Всем нам когда-нибудь придёт конец. Лет через двадцать после того, как земля поглотит наши тела, о нас забудут и вовсе, Скарлетт: сёстры и братья прекратят лить слёзы, дети забудут, друзья сделают то же самое. Наши имена, быть может, останутся в чьих-то рукописях, но даже это сомнительно. Кое-где, возможно, материя сохранит память, но и она будет разрушена. От нас не останется ничего.

Ричард выдыхает беззвучно, уже забывая о недавнем желании глубоко затянуться едким дымом.

— Но они все, – переходит на шёпот, обводя взглядом тела девушек, – мой катарсис. Они – моё искусство.

Она медленно поворачивает голову, чувствуя тяжесть во всём теле.

— Искусство, которое я собирал по крупицам, выуживал из них с ювелирной точностью, чтоб не повредить внешнюю оболочку. Внутри живых тел оно было мёртвым, и мне пришлось поменять всё местами – умерев, они позволили моему искусству жить.

Сегодня, трясясь перед зеркалом, он получил ответ на свой вопрос: истекая кровью и задыхаясь, захлёбываясь потоком неконтролируемых мыслей, Ричард, наконец-то, понял.

— Я не убил тебя по этой же причине, – качает головой, распуская пряди. Его голос соткан из гипнотизирующей сладости, собран из мозаичной теплоты.

— Искусство? – робко, с боязнью ошибки.

Скарлетт сглатывает, рассматривая четвёртую девушку, чьё имя так и не смогла узнать: точеный подбородок резко контрастировал с маленьким носом и пухлыми губами.

(«разве это плохо?»)

— В тебе оно живёт.

Она воодушевляла его: каждый жест и чётко произнесённое слово, внимательный взгляд, вдох и выдох – наталкивает Ричарда на мысли совершенно разнообразные, осыпает яркими вспышками света и электрическими искрами, пропускает импульсы через каждую клетку тела. Всё, что она говорит и делает так или иначе находит отклик в его воображении, выстраивает яркие образы и пробуждает чувства, что обычно дремлют, дожидаясь своего часа. Он перестаёт спать, когда его озаряет; то, что делает она – сильнее всех психоактивных веществ вместе взятых, сильнее психоделиков и галлюциногенов, любых стимуляторов, которые помогали ему переживать очередной кошмарный день и вдыхали в него жизнь; это происходит ненавязчиво и естественно, как под эйфоретиками, чью искусственность не чувствуешь. Так по-настоящему и реалистично. Одно только прикосновение к ней заставляло внутренности загораться, точно неисправная проводка.

Она разрушала его изнутри, но уничтожение – единственно верный путь к самопознанию.

— Я не смогу сделать это с тобой, Скарлетт. У меня не выйдет, – искренен запредельно – так, как она и хотела.

— Почему ты так уверен? – непонимающе морщится, с отблеском приглушённого света в больших глазах.

Он улыбается, вспоминая, как срезал волосы и вытаскивал глазные яблоки, бережно опуская их в банки с формалином затем, вводил бактерицидное вещество через аорту и бедренную артерию, как с чувством извращённого внутреннего удовольствия наблюдал за результатом кропотливой работы; нет, он, на самом деле, не жесток и ни капли не болен. Он не полоумный маньяк, не бездумный убийца и уж точно не психопат. Он – творец.

— Ты вдохновляешь меня, – раскалённым дыханием на бледной коже.

Скарлетт улыбается. Поворачивается и обнимает, обвивая шею руками и закрывая глаза. Ричард зарывается в её волосы и вспоминает: наверху – тело Бренды Линдгрен, восемнадцатилетней студентки университета экранных искусств.

Нужно убраться.

========== IX: КАДУЦЕЙ ==========

Ричард выравнивает дорожку банковской картой, наблюдая своё отражение в выключенном экране чёрного смартфона. Он разделяет порошок на три тонкие полосы и скручивает стодолларовую купюру с портретом Нелли Мелбы.

— Ты наличку носишь с собой только для того, чтоб дороги вынюхивать? – язвит Скарлетт, сидя на крышке унитаза в одном только нижнем белье; Рик предупредил её – если кровь с трупа попадёт на ткань, платье придётся сжечь или растворить в кислоте, в крайнем случае – закопать в лесу, потому Гилл благоразумно решила оставить его на втором

(«от греха подальше»)

этаже.

Она с любопытством и внутренним умиротворением лицезреет кровь, обильно стекающую по его телу: рельефный торс Баркера блестит ярко-красным. Каплями ртути жидкость сползает ниже, оставляя разводы.