КРОВЬ СО ЛЬДОМ

(«да да да не сомневаюсь ведь я и сам могу оставить тебя тут навсегда»)

просто дай мне… – она прерывается.

Рик с явным раздражением бросает взгляд на настенные часы и понимает, что промучил её целых сто двадцать минут, ведь стрелка показывает двенадцать.

— У тебя есть ровно полчаса, – убирает руки, но не голову с её плеча. — Стоит ли говорить, что будет, если не вернёшься вовремя?

Он отстраняется, больше не ощущая аромат её парфюма, не чувствуя под собой хрупкого измождённого тела, лишь холод иголками под кожей.

— Просвети.

Скарлетт не ищет одежду, не стаскивает окровавленное постельное бельё, только снимает с запястья резинку, собирая волосы в высокий хвост.

— Прицеплю наручниками к кровати, – Баркер стаскивает с тумбочки сигареты и зажигалку. — Свяжу. Посажу на вмонтированную в стену цепь в подвале. Придумаю что-нибудь, чтоб ты точно больше никуда не уходила, – глубоко затягивается, когда сигарета начинает тлеть.

Гилл молча оборачивается, смеряя его странным взглядом, прочесть который нельзя.

— Закроешься в комнате – снесу дверь с петель или проломлю топором, – изрекает Рик без характерного ему пафоса, прокручивая сигарету в пальцах, говоря совершенно серьёзно. — Сбежишь – достану из-под земли. Я заебался играть на публику, ты ведь в любом случае уже всё просекла. Не факт, что останешься целой. Играй по моим правилам либо не играй вообще, – выплёвывает, как яд с клыков. — Твои тридцать минут пошли.

Она смотрит на него безмолвно, так, будто вовсе не слышала того, что сказал Баркер. Скарлетт изнутри пропитывается вакуумом, но последняя фраза вытаскивает её из прострации стальными щипцами.

— Ублюдок, – сухо и безо всяких эмоций, словно констатация факта.

Рик, смотря в потолок, заглатывает никотин:

— Каюсь.

Скарлетт убеждает себя в том, что, на самом деле, ничего не лишилась.

Потеря девственности – бредовое пуританское высказывание, невинность и чистота – в топку. На её теле – кровь, не грязь, она не стала хуже.

(«ведь хуже уже попросту некуда»)

Всё в порядке. Да, всё хорошо.

Только почему горло сжимается, а глаза режет?

В то время, как Гилл включает воду в душевой кабине, ей начинает казаться, что Баркер за один вечер вплёл боль в её нити ДНК. Она горит, ведь следы, оставленные им, пылают. Вода окрасилась в бледно-розовый.

После того, что он сделал, Скарлетт чувствует себя потасканной шлюхой и беззвучно роняет слёзы, запуская руки в мокрые волосы.

Глубже.

Она готова прокусить себе язык от того, с каким усердием глушит внутренний крик, когда её разрывает изнутри.

Чаще.

Воздух постоянно вышибает из лёгких, ведь он – везде: в сжатом горле, прокушенной коже и онемевших запястьях, на кончике языка и в крови температурой с магму.

Сильнее.

Он снова перекрывает ей кислород, зажимая в тиски, яростно, до посинения, в нескольких сантиметрах от обморока; на его предплечье набит трёхглавый Цербер, выше – три линии колючей проволоки. Скарлетт смотрит на них, пока из глаз – искры.

Ричард пускает ей боль внутривенно. Гилл думает об этом, пока живот чудовищно тянет, а содержимое желудка просится наружу.

Сон царапает веки. Больше всего ей хочется уснуть.

Она мечтает забить гвозди в его пальцы и вырвать ногти плоскогубцами, когда её выворачивает наизнанку. Она бы кормила его битым стеклом с чайной ложки и выплёвывала серу в лицо так, как сейчас выплёвывает непереварившуюся пищу в белый фаянс.

Боль в затылке вспыхивает с новой силой, когда Скарлетт поднимается на ноги, вытирая рот. Колени, тошнотно синие, дрожат, как и всё её истерзанное тело; наклоняясь к умывальнику, в запотевшем круглом зеркале Гилл наблюдает ужасную картину: отпечатки расплываются по шее вместе с глубокими следами зубов, лицо – опухшее, как после часов непрерывных рыданий. Капли воды сползают с тёмных волос на спину.

Лбом она прислоняется к стеклу, дыша через рот и закрывая глаза. Практически не может стоять, концентрируется только на том, от чего скоро начнёт ломать.

У-блю-док.

Спрашивает себя снова и снова: правда ли ей этого хотелось? Ты говорила ему «нет»?

Он бил её. До судорожного шипения изо рта и выгнутой шеи, дрожи и прикушенного языка.

Ты просила его перестать?

Его движения частые настолько, что всё вокруг меркнет и погружается в бурлящую кровь. Он двигается внутри неё с таким остервенением, как будто хочет достать до стенок желудка.

Ты пыталась сопротивляться?

Пустая стеклянная бутылка стоит совсем рядом, так, что до неё можно дотянуться. Дотянуться и разбить об его грёбаную голову.

Он бил её, но казалось, будто целовал самым нежным образом – так, как это бывает в романтических фильмах.

Он зажимал запястья с трепетной лаской, заламывал руки, давил, раздирал кожу так изнеженно, что она бы никогда не сказала ему «хватит». Она бы ни за что не попросила перестать.

Да, ей хотелось – до боли в костях и внутренних разрывов, скрежета зубов и содранного горла, до тошноты и желания выть.

(«на самом деле скарлетт ты просто блять конченая шваль»)

Она скулила от глухой боли, которой дышала вместо удовольствия, позволяла слезам течь, тщетно пытаясь пресечь все порывы вскрикнуть.

Если Баркер – ублюдок, то Гилл – последняя шалава, стонущая и извивающаяся под ним, – выжимающим все соки животной беспощадностью и блеском в сверкающих глазах.

Как очевидный факт.

Скарлетт полощет рот холодной водой, уверяя себя в том, что ей противны касания Ричарда, как противны его покрытые кровью и слюной пальцы, обманчиво тёплый голос и угольно-чёрные волосы. Умывается, пытается втереть воду в покрасневшее лицо и вытирает белёсый пар со стекла, лицезрея, как сильно посинели запястья.

Вибрации его толчков ползут по дрожащим коленям вверх.

Ей больно переставлять даже чёртовы ноги, но она ловит себя на мысли о том, что была бы не против, произойди это вновь.

Ричард – этажом выше, дует шмаль и покрывает глазные яблоки сеткой красных сосудов, пытаясь успокоиться, чтоб не наброситься на неё снова, но Скарлетт до сих пор ощущает его в себе.

Грязьгрязьгрязьшлюхашлюхашлюхагрязь.

Пускай его самооценка поднимается. Пускай льстит себе тем, что трахнул её – выбившуюся из сил, такую послушную, пускай довольствуется тем, что она не стала бороться. Пускай, хорошо, здорово. Пускай, ведь под утро она задушит Ричарда цепью с его же джинсов.

Скарлетт возвращается в его спальню через двадцать восемь минут.

Ричард выкуривает лимонный сканк, на шестьдесят процентов состоящий из сативы.

Они спят в одной комнате – парень, хранящий удавку в прикроватной тумбочке, и девушка, неосознанно задумывающаяся над тем, как долго придётся держать подушку над его лицом.

Смешно до одури.

Его утро начинается в семь часов, с громкого голоса, исходящего из библиотеки.

В Ричарде внутренности затапливает сладкая истома, и он сходу пытается угадать, чем это вызвано – последствия травы или события неспокойной ночи? Так или иначе, он выспался. Выспавшийся Рик – счастливый Рик.

На удивление, Баркер даже не трёт глаза. В нём, почему-то, кипит энергия, ещё спросонья преследует чувство фантомного воодушевления. Желание творить грызёт его с того самого момента, как он раскрыл веки и глянул на время.

Суббота. Класс.

Трижды проклятый организм отказывался спать больше пяти с половиной часов; не сказать, чтоб сильно мешало, но иногда Ричард испытывал зависть, слыша, как кто-то выхваляется семнадцатичасовым сонным марафоном, в то время как он даже половину этого времени проспать не способен. Зато вполне возможно повысить свою продуктивность.

(«продуктивность в вынюхивании дорог»)

Сбрасывая с себя одеяло, Рик обходит библиотеку, в которой Скарлетт эмоционально читает какую-то пьесу,