Страница 16 из 17
Покойный Вирхов ставил в упрёк врачам, что они испытывают удовольствие, когда оправдывается их диагноз, хотя бы он был смертным приговором для больного. И это совершеннейшая истина. Даже мы, студенты, лишь будущие врачи, испытывали удовлетворение, когда наш прижизненный диагноз, подтверждённый профессором, оправдывался на секционном столе. Но бывали и обратные случаи. В этих случаях корректный, но беспощадный профессор патологической анатомии Крылов иногда находил извинительные причины ошибочного диагноза, но подчас резко критиковал и осуждал неправильный диагноз. Это заставляло не только нас, кураторов, но и профессоров быть крайне осторожными в постановке диагноза; в сомнительных и затруднительных случаях диагноз ставился под вопросительным знаком.
При мне в хирургической клинике и родильном приюте был введён новый, открытый великим англичанином Листером (профессор в Эдинбурге и Лондоне) антисептический метод производства операций и последовательного лечения ран. Сущность учения Листера состоит в применении «антисептики», т.е. умерщвление или обезвреживание патогенных (болезнетворных) микробов посредством дезинфекционных веществ, главным образом карболовой кислоты, во всём, что приходит в соприкосновение с раной, – в воздухе, на руках хирурга и его помощников, на инструментах и перевязочном материале. Мне приходилось в высшей степени редко видеть те грозные, можно сказать, роковые осложнения ран и родильного процесса, как рожа, дифтерит, антонов огонь53, общее заражение крови (пиемия, септицемия, родильная горячка, теперь носящие общее название бактериемии), которые бывали до Листера. Многие операции, особенно сопряженные со вскрытием полостей и считавшиеся запретом, стали достоянием хирургии.
Операции при мне производились таким образом: на некотором расстоянии от операционного стола находилось ведро с раствором карболки; служитель посредством большого пульверизатора пускал «шпре», то есть мельчайший дождь этого раствора, который орошал операционное поле, руки и инструменты оператора, перевязочный материал и проч. Однако эта «медаль» имела и оборотную сторону: хирургу приходилось работать иногда при нескольких последовательных операциях довольно продолжительное время, вдыхая воздух, пропитанный карболкой, что влекло за собою хроническое отравление и преждевременную смерть лучших мировых хирургов. И антисептика стала этапом к введению «асептики», то есть к применению идеальной чистоты во всём, что приходит в соприкосновение с раной – педантичной чистке рук хирурга и его помощников, «стерилизации» инструментов и перевязочного материала (очищение их перегретым паром). Асептика была введена у нас в больнице гораздо позже, когда я уже был главным врачом, и хирургическим отделением заведовал д-р Стратиевский.
Справедливость требует сказать, что задолго до Листера, в 1850 году, молодой малоизвестный немецкий врач Земмельвейс высказал смелую мысль, что хирургические больные и особенно родильницы отравляются врачами и студентами их грязными руками, инструментами, наконечником ирригатора и т.п. Но это идея была встречена медицинским миром весьма враждебно: не хотели допустить, чтобы врачи могли убить своих пациентов. И нужен был высокий авторитет Листера, чтобы разрушить рутину. Впрочем, ещё при мне один известный хирург провинциального университета относился иронически к новому методу, который он рассматривал как «моду». «А ну, Иван, пужай бактерию», – говорил он в шуточном тоне служителю, приказывая ему пускать «шпре».
Так мирно и безмятежно протекли пять лет. Настал II семестр, – осень 1875 года, время окончательных экзаменов, которые прошли вполне благополучно.
В один прекрасный вечер в конце декабря мы были вызваны в университет. Декан Зарубин дал нам подписать «факультетское обещание», по которому мы обязались не выдавать семейных тайн наших пациентов, не поносить других врачей и т.д. И вручил нам временные свидетельства на звание врача. Он поздравил нас и послал нам лучшие пожелания в нашей будущей деятельности.
Что я чувствовал, когда с волнением принял диплом врача? Я испытывал чувство весьма сложное и неопределённое. С одной стороны, я сознавал, что в жизни моей произошёл перелом, что я уже не учащийся, а человек, получивший почётное и ответственное звание врача; с другой стороны, меня пугала неизвестная будущность. Дело в том, что, как я уже упомянул, с материальной стороны мне жилось в университете очень хорошо: я имел у богатых родственников хорошо оплачиваемые уроки, которые давали мне возможность не только жить удобно, но на каникулы ездить в первые годы моего студенчества в Кишинёв, а позже, по семейным обстоятельствам, за границу. Теперь этот источник доходов (уроки) прекратился; ибо не подобает врачу заниматься уроками. Нужно было думать о новых источниках – службе и частной практике…
Через несколько дней я выдержал экзамен на звание уездного (судебного) врача54 и в начале января 1876 года поехал в Кишинёв.
В дороге, которая продолжалась несколько дней и сопровождалась многими пересадками, я имел достаточно времени думать о будущем, но успокаивал себя мыслью, что частная практика наверное будет. Основывал я это предположение на том, что, когда я приезжал в Кишинёв на каникулы после перехода на второй и третий курс, то ко мне являлись больные с лёгкими заболеваниями, особенно часто приносили детей с детским поносом. И эти непрошенные пациенты бывали крайне удивлены, когда я отказывался их осматривать, заявляя, что я ещё не видал ни одного пациента и не могу взяться за лечение. Я бывал вынужден объяснить, что на первых курсах изучаются науки, которые служат лишь фундаментом для медицины. Для пациентов это было странное открытие, ибо, как показали дальнейшие беседы, даже у более интеллигентных людей существовало представление, что на первых курсах изучаются лёгкие заболевания, на следующих курсах более тяжёлые, а на пятом – самые ужасные болезни, как сыпной тиф, чума, холера и т.п.
Глава 11
Начало моей практики. Нравы кишинёвских врачей. Моя служба в Бендерском земстве
Приехал я в Кишинёв. Ныне приезд нового врача в Кишинёв проходит совершенно незаметно и, во всяком случае, не производит никакого впечатления ни на публику, ни на врачей. Совсем иначе было более пятидесяти лет тому назад. Приезд нового врача был целым событием. Я вспоминаю, что, будучи гимназистом, я играл с товарищами в мяч, но вдруг кто-то крикнул, что едет петербургский доктор (покойный Леви), и мы бросили игру и выбежали на улицу, чтобы посмотреть на петербургского доктора. Новоприбывший врач должен был проделать целый церемониал. Прежде всего, он должен был представиться врачебному инспектору и предъявить ему свой диплом. Инспектор оповещал всех аптекарей о приезде нового врача, без чего они не имели права отпускать по его рецептам лекарства. Затем новоприбывший делал визиты всем врачам и аптекарям, хотя бы был с ними давно и близко знаком, и вскоре следовали контр-визиты. Объявление в газетах не помещали по той простой причине, что своей газеты в Кишинёве не было, а иногородние выписывались в ничтожном количестве; по всему городу расклеивались печатные объявления с указанием адреса новоприбывшего врача и часов приёма. Некоторые для пущей важности указывали в объявлениях, какой императорский университет они окончили, зная отлично, что все без исключения российские университеты именовались императорскими.
Должен констатировать, что отношение ко мне моих новых коллег было довольно доброжелательным, по крайней мере, внешне; но, за исключением небольшой группы врачей, составивших как бы союз для взаимного поддержания друг друга, отношения между врачами вообще были большей частью враждебные. Недоразумение между двумя старыми врачами Л. и Гр. закончилось даже дракой. Когда я приехал в Кишинёв, по городу ходили рассказы о пикантных конфликтах, бывших незадолго до того между врачами, героем которых был некий Кан., знающий врач, но зловредный товарищ. Этого Кан. пригласили к ребёнку, страдавшему летним детским поносом. Он осмотрел ребёнка, посмотрел на рецепт, прописанный до него д-ром Б., и, ничего не говоря, попросил мать ребёнка, чтобы ему дали бумагу и перо. «Дай доктору бумагу, перо и чернила», – крикнула мать больного. «Чернил не надо», – заметил Кан. Все переглянулись, и всё же были поданы все принадлежности для писания. Но доктор взял кусок бумаги и, обмакнув перо в бутылочку с лекарством, написал рецепт. Дело в том, что Б. прописал ребенку лекарство, куда входило полуторахлористое железо и танин. Оба эти средства отдельно рекомендуются при поносе, но при смешении их получаются чернила. Можно себе представить, какой эффект произвело в публике известие, что д-р Б. вместо лекарства прописал бутылочку чернил. Тот же Кан. сыграл с другим врачом В. ещё более коварную шутку. На Старом базаре, который тогда именовался Майдан55
53
Антонов огонь – устаревшее название перитонита (воспаления брюшины).
54
В обязанности официального уездного врача входила и судебно-медицинская экспертиза.
55
Майдан – буквально «площадь»: персидское слово, перешедшее в турецкий язык, а из него – и в языки соседних с Османской империей народов.