Страница 36 из 54
«Лермонтов убит на дуэли Мартыновым! Нет духа писать! Его постигла одна участь с Пушкиным. Невольно сжимается сердце и при новой утрате болезненно отзываются старые. Грибоедов, Марлинский, Пушкин, Лермонтов. Становится страшно за Россию при мысли, что не слепой случай, а какой-то приговор судьбы поражает ее в лучших из ее сыновей: в ее поэтах»[209], — писал известный публицист и философ Ю. Ф. Самарин.
Татьяна Бакунина[210] писала в письме после получения страшной вести о смерти Лермонтова: «Невыносимо это, всю душу разрывает, так погибнуть, погибнуть поневоле лучшей надежде России; горе во мне, какое бы ни было, как-то худо облегчается временем, напротив, это все увеличивающаяся боль, которую я все сильнее, все мучительнее чувствую…»[211]
Эту боль по рано ушедшему из жизни поэту остро чувствовали многие россияне. Современники расценили дуэль, как совершенную «против всех правил и чести»[212]. С гневом обрушились они на Мартынова, считая, что он совершил «зверский», «бесчеловечный» поступок. Московский почт-директор А. Я. Булгаков утверждал: «Он поступил противу всех правил чести, благородства и справедливости… Мартынов поступил как убийца»[213].
С гневом обрушивается на Мартынова в своем дневнике молодой петербургский юноша Саша Смольянинов: «…Как поступить с убийцею нашей славы, нашей народной гордости, нашего Лермонтова… нет, он (Мартынов) не русский после этого, он не достоин этого священного имени… он низок в моих глазах; дайте мне право, дайте мне власть, я бы выдумал для него достойное наказание…»[214]
Грустили о Лермонтове даже члены царской семьи. Императрица Александра Федоровна, которая читала и любила произведения поэта, была искренне опечалена известием о его гибели; 7 августа 1841 года она записала в свой дневник: «Гром среди ясного неба. Почти целое утро с великой княгиней, стихотворения Лермонтова…» Через несколько дней императрица написала в письме: «Вздох о Лермонтове, об его разбитой лире, которая обещала русской литературе стать ее выдающейся звездой»[215].
Большинство россиян скорбело и негодовало. Среди людей передовых, мыслящих, образованных, многочисленных читателей смерть Михаила Юрьевича была воспринята как гибель «лучшей надежды России».
Можно было бы на этом остановиться, но это была бы не вся правда. Дело в том, что небольшие группки людей извергали поток брани и оскорблений в адрес погибшего и сочувственно относились к Мартынову. При этом прослеживается следующая закономерность. Люди, незнакомые лично с Лермонтовым, а знающие его только по литературным произведениям, в превосходной степени отзываются о Михаиле Юрьевиче. Наоборот, многие из лиц, близко знавших его при жизни (например, И. А. Арсеньев, H. М. Сатин, А. Ф. Тиран, П. Ф. Вистенгоф, Я. И. Костенецкий), весьма сдержанны в оценке или относятся к нему негативно. И виною тому опять же дерзкий, язвительный, тяжелый характер этого гениального, непревзойденного мастера стиха.
Начиная свой рассказ о судьбе палача, хочу подчеркнуть два обстоятельства. Во-первых, русский народ по натуре своей не злопамятен и в гневе своем удивительно отходчив. Во-вторых, в обществе нашем в XIX веке, о чем мы только что упоминали, находились люди, не любившие и даже ненавидевшие Лермонтова. Поэтому русское общество после злодейского убийства поэта раскололось на два лагеря. Большинство осуждало и клеймило убийцу, но раскаленная докрасна ненависть эта с каждым годом остывала и остывала, превратившись затем в снисходительную терпимость по отношению к этому добродушному и даже доброму с виду, но на самом деле — гнусному и мерзкому типу. С ним вместе жили, ели, пили, играли в карты, разговаривали, слушая его хвалебные, самоуверенные речи. Другая же, ничтожная как по количеству, так и по красоте души человеческой, часть русского общества, ненавидевшая поэта, радовалась его гибели и тайно или явно симпатизировала его палачу. Поэтому убийца великого русского поэта, гордости нации, не стал, как ни странно, в нашем обществе изгоем и жизнь прожил размеренную, спокойную и сытую.
Когда стали известны результаты высочайшей конфирмации, Мартынов был препровожден из Одессы в Киев и с 26 января 1842 года в течение 3-х месяцев содержался под арестом в Киевской крепостной гауптвахте. Срок церковного покаяния (епитимьи) для него должна была назначить Киевская духовная консистория.
Постановлением Киевской духовной консистории, утвержденным, за отсутствием высокопреосвященного Филарета, архиереем Иеремием, Мартынову была наложена 15-летняя епитимья. Такой длительный срок церковного покаяния был определен потому, что консистория приравняла убийство на дуэли к умышленному убийству В течение всего этого срока Мартынов должен был жить в Киеве, пребывая на территории Киево-Печерской Лавры.
Вначале решение о 15-летнем сроке епитимьи ввергло Николая Соломоновича в настоящий психический шок. Он тут же принялся строчить ходатайства в Синод о смягчении приговора Киевской духовной консистории и уменьшения срока епитимьи. Очевидно, он предполагал тяжелые условия своего пребывания в Киеве. Это потом он разберется, что к чему, и возрадуется решению императора определить ему этот райский уголок земли для «покаяния». Да и, в самом деле, кто из нас не хотел бы пожить несколько лет в столице Древней Руси, в этом сказочно красивом городе, величественно раскинувшемся на берегах великого Днепра?
Мартынов отбывал церковное покаяние в Киеве с полным комфортом. Он занимал прекрасную квартиру в одном из флигелей Киево-Печерской Лавры, имел богатую обстановку. Пребывание Мартынова в Киеве проходило под покровительством военного генерал-губернатора Д. Г. Бибикова. Семейство Мартыновых было с Бибиковым в свойстве, а вскоре и в родстве, так как дочь старшей сестры Николая Соломоновича, Елизаветы Соломоновны Шереметевой, вышла замуж за сына Бибикова.
П. А. Висковатов так пишет о житье-бытье Мартынова во время церковного покаяния: «Киевские дамы были очень им заинтересованы. Он являлся изысканно одетым на публичных гуляньях и подыскивал себе дам замечательной красоты, желая поражать гуляющих и своим появлением, и появлением прекрасной спутницы. Все рассказы о его тоске и молитвах, о „ежегодном“ навещании могилы поэта в Тарханах — изобретения приятелей и защитников. В Тарханах, на могиле Лермонтова, Мартынов был всего один раз проездом»[216]. Вот вам и кающийся грешник, усердно замаливающий свой грех в Лавре!
Как было установлено впоследствии, Мартынов в первые годы ссылки ежегодно 15 июля усаживался за письменный стол и строчил царю и в Синод ходатайства о смягчении своей участи. Помимо этого, он регулярно писал просьбы о поездках в Петербург, Москву, Воронеж. В столице ему почти во всем шли навстречу. Обер-прокурор Синода разрешал ему поездки в Москву и Воронеж. А в 1844 году Мартынов решил из ссылки отправиться… за границу! Он написал в Синод просьбу отпустить его для лечения водами за границу, приложив к бумаге медицинское заключение о своем «пошатнувшемся» здоровье и ходатайство своего родственника Бибикова. Обер-прокурор Синода обратился к генералу А. Ф. Орлову, начальнику III Отделения. Последний, естественно, наложил резолюцию: «Невозможно…»
Да, наверное позавидовали бы такой «ссылке» пребывавшие в это же время где-нибудь в промозглом сибирском Ялуторовске ссыльные декабристы!
Вскоре Мартынов женился на прехорошенькой даме и зажил счастливой семейной жизнью. Вот тебе и епитимья!
Благодаря многочисленным просьбам Мартынова и ходатайствам генерал-губернатора Бибикова Святейший Синод уже в 1843 году сократил срок покаяния с 15 до 5 лет, а 25 ноября 1846-го освободил Мартынова от епитимьи. Мартынову был разрешен переезд в Москву. Но уж так понравилась Николаю Соломоновичу такая «ссылка», что он еще несколько лет прожил в Киеве и лишь затем отправился в Москву, где разместился в собственном доме.
209
Ю. Ф. Самарин. Из дневника // Л. в восп. — С. 381.
210
Сестра известного революционера Михаила Бакунина.
211
Т. А. Бакунина. Из письма к Н. А. Бакунину // Л. в восп. — С. 457.
212
П. Т. Полеводин. Из письма // Л. в восп. — С. 451.
213
А. Я. Булгаков. Из дневника // Л. в восп. — С. 459.
214
А. П. Смольянинов. Из дневника // Л. в восп. — С. 454–455.
215
ЦГАОР, ф. 851, оп. 1, № 18, л. 106–107 об.
216
Висковатов. — С. 386.