Страница 33 из 54
Художник Р. К. Шведе снял с погибшего Лермонтова портрет масляными красками.
Два дня домик Лермонтова и примыкающий двор были переполнены народом. Многие плакали и искренне переживали утрату. О Мартынове же говорили с необычайной злостью.
Пятигорск был тогда маленьким городком, многие знали друг друга в лицо. Для Пятигорска дуэль — неслыханное дело. Поэтому о поединке интересовались все. А поскольку на дуэли были гласные и негласные свидетели — подробности ее моментально стали известны всему городу. А они были явно не в пользу Николая Соломоновича. Говорили и о миролюбии Лермонтова, и о нежелании его стрелять, и о выстреле в воздух. Мартынова называли убийцей, обсуждая и осуждая его выстрел с короткого расстояния, фактически в упор в обезоружившего себя человека. Ожесточение толпы людей у домика Лермонтова было выражено в такой степени, что жандарму приходилось несколько раз выходить из квартиры покойного к собравшимся во дворе, успокаивая их, разъясняя, что это не убийство, а «честный» поединок. Но люди мало верили ему. Домовладелец В. И. Чиляев вспоминал, что «было слышно даже несколько таких озлобленных голосов против Мартынова, что, не будь он арестован, ему бы несдобровать»[189]. Некоторые обещали вызвать Мартынова на дуэль.
Но сам арестованный об этих настроениях не знал и даже не мог предположить, что незнакомые люди будут так скорбеть об убитом им человеке. Поэтому в день похорон Мартынов, изображая раскаяние, написал коменданту Ильяшенкову записку: «Для облегчения моей преступной скорбящей души, позвольте мне проститься с телом моего лучшего друга и товарища»[190]. Ильяшенков несколько раз перечитал записку и вместо ответа поставил сбоку на поле бумаги вопросительный знак, подписав свою фамилию. С этой запиской писарь комендатуры Карпов за час до выноса тела Лермонтова стрелой умчался к полковнику Траскину. Начальник штаба войск Кавказской линии, находившийся до и после дуэли в Пятигорске, прочитав записку и ни слова не говоря, написал ниже подписи коменданта «Нельзя. Траскин».
Похороны М. Ю. Лермонтова состоялись 17 июля. Они были торжественны и необычайно многолюдны. Казалось, весь Пятигорск пришел отдать последние почести поэту. Дамы были в трауре. Гроб несли на руках до самого кладбища. Люди шли за гробом в каком-то благоговейном молчании.
В полной мере христианский обряд все же не был совершен: хотя поэта похоронили на церковном кладбище (получили разрешение на это друзья Лермонтова с невероятными трудностями), но тело его не допустили в приходскую церковь и у могилы погребение пето не было. Сбылось пророчество беспокойного, дерзкого и гонимого поэта:
На следующий день после дуэли, 16 июля, комендант Пятигорска полковник Ильяшенков сообщил плац-майору Унтилову: «Лейб-гвардии Конного полка корнет Глебов вчерашнего числа в вечеру пришел ко мне в квартиру, объявил, что отставной майор Мартынов убил на дуеле Тенгинского пехотного полка поручика Лермантова, и что эта дуель происходила версты за четыре от города Пятигорска у подошвы горы Машухи…»[191].
Этим документом открывается следственное дело, начатое пятигорскими властями сразу после поединка. На обложке его значится:
«Дело № 37.
О Дуэли маиора Мартынова и поручика Лермантова, на коей первый убил последнего».
Полковник Ильяшенков назначил Следственную комиссию в составе: председатель — плац-майор Пятигорска подполковник Унтилов, члены — три представителя судебных и гражданских властей города Черепанов, Марушевский и Ольшанский 2-й, а также жандармский подполковник Кушинников.
Председатель комиссии подполковник Ф. Ф. Унтилов был уважаемым в городе человеком, много лет прослужившим на Кавказе, Георгиевским кавалером. Историки положительно оценивают его личность. Однако при расследовании убийства Лермонтова на дуэли нужно признать отсутствие у Унтилова принципиальной, честной позиции. Следствие шло в направлении максимально возможного обеления убийцы и секундантов и очернительства убитого. Вероятно, в мозгу Унтилова и других членов комиссии подспудно сидела мысль, что среди правонарушителей находится сын одного из самых влиятельных людей России, председателя Государственного совета, а пострадавший был сосланным, которого не любил император.
Уже 16 июля были допрошены Глебов и Васильчиков и, в присутствии секундантов, осмотрено место происшествия, о чем составлен «Акт», часть текста которого нами уже приводилась. На месте происшествия обнаружены следы дуэли: «истоптанная трава», «следы от беговых дрожек», «на месте где Лермантов упал и лежал мертвый, приметна кровь». Однако следователи не нашли (возможно и не искали) пулю. Осталось невыясненным, какая она была (пистолетная или винтовочная), с какой стороны находилась от тела убитого. Если бы пуля была обнаружена, не родились бы в дальнейшем фантастические версии о «казаке» и «выстреле в спину».
Существенным недостатком следствия явилась плохая работа со свидетелями. На поединке присутствовали посторонние лица, которые затем разносили подробности о поединке по всему городу. Но следователи даже не попытались найти среди жителей прямых очевидцев дуэли. Преимущественно допрашивали свидетелей ссоры. При этом словно руководствовались не тем, чтобы что-то выяснить, а тем, как бы не обнаружить чего-либо нежелательного, «лишнего», не совпадающего с показаниями Мартынова и секундантов. Слуги Мартынова и Лермонтова дружно показали, что о дуэли ничего «не знали», куда и зачем уезжали 15 июля господа — «не ведали». Ссора произошла в доме Верзилиных, но следователь сам помог своими советами выгородить М. И. Верзилину и ее дочерей, чтобы их имена не фигурировали негативно в деле[192].
Свидетелей поединка практически не искали, положившись лишь на показания двух арестованных секундантов и Мартынова. Последние сделали все возможное, чтобы исключить из дела прочих свидетелей дуэли. Объяснимо их стремление выгородить Столыпина и Трубецкого, которые могли пострадать из-за немилости царя. Но зачем им нужно было утаивать имя проводника Чалова, державшего в поводу лошадей, которого наказывать по суду было совершенно не за что? А они заявили, что лошади якобы были привязаны к кустам. «Проводников у нас не было. Лошадей мы сами привязали к кустарникам»,[193] — показал Мартынов.
Васильчиков, Глебов и Мартынов просто боялись, что негласные свидетели поединка проговорятся и расскажут подробности, невыгодные Николаю Соломоновичу и секундантам, тем более, если раскроют всю правду о ходе дуэли. Особенно они опасались показаний тонкого знатока дуэльных правил Руфина Дорохова.
Существенным нарушением в работе Следственной комиссии было отсутствие изоляции подследственных друг от друга: Глебов и Васильчиков вместе находились на гауптвахте и вели оживленную переписку с Мартыновым, который содержался в городской тюрьме. Комиссия 17 июля предъявила подследственным вопросы, на которые они должны были дать письменные ответы. Благодаря переписке, ответы они многократно согласовывали друг с другом. Показания отрабатывались, сообща продумывались. Многое просто утаивалось. Обширная литература по лермонтоведению терпимо относится к этим нарушениям законности и поведению на следствии Мартынова, Глебова и Васильчикова, называя это «ложью во спасение», что де мертвому уже не поможешь, а живых участников дуэли нужно было выгородить, пусть даже и путем лжи и обмана. Но дело в том, что в результате лживых показаний Мартынова и секундантов произошло некоторое очернительство личности великого поэта. Преуспел в этом даже Михаил Глебов, по существу предав своего друга.
189
В. И. Чиляев. Воспоминания // Л. в восп. — С. 410.
190
Цит. по: Висковатов. — С. 377–378.
191
Военно-судное дело. — ИРЛИ, ф. 524, оп. 3, № 16.
192
Н. П. Раевский. Рассказ о дуэли Лермонтова // Л. в восп. — С. 429.
193
Н. С. Мартынов. Ответы на вопросные пункты Следственной комиссии по делу о поединке Мартынова с Лермонтовым // Русский архив. — 1893. — Кн. 8. — С. 596.