Страница 12 из 12
Обсуждение темы жизни и смерти не то чтобы считалось зазорным, но и прилива энтузиазма в народной гуще не вызывало: на то живут на свете писатели и философы, вот они пускай и занимаются этими высокими материями… Всё дело в том, каким пунктиром обвести эту самую народную гущу.
Ни Хавкин, ни бывший боевик «Народной воли» Андрей Костюченко никак не вписывались в рамки этой гущи. Разговор, который они вели воскресным вечером, в мансарде с видом на крыши Парижа, хоть и отдавал горечью, но, к удовольствию собеседников, тёк свободно и широко. Они сидели за крохотным столиком, друг против друга; никто им не мешал.
– На русском бунте рано ставить крест, – сказал Андрей. – В Европе в каждом большом городе найдёшь политэмигрантов из России – только копни… Но никто не копает, никому до нас дела нет. Нужен Центр, нужна организация. И, как всегда, всё упирается в деньги. Ну, почти всё.
– Деньги найдутся, как только появится организованное движение, – пожал плечами Хавкин. – Ты говоришь – бунт! А если русский бунт выйдет из-под контроля и всё разнесёт в клочья?
– Попробуй построить новое, – упрямо нагнув голову, сказал Андрей, – не разрушив старое до основания. Попробуй! Особенно у нас в России.
– Разрушение – это, знаешь, не исправлять ошибки, не поломки чинить, – возразил Хавкин. – Разрушение – это смерть! Сея смерть, мир не улучшишь. От холеры, от чумы мрут миллионы людей, это-то я знаю. Разве в мире от этого становится легче дышать?
– Я и не говорю, что смерть, – подумав, сказал Андрей, – инструмент для установления справедливости. Но нельзя же отрицать смерть как явление жизни!
– Нельзя, – согласился Хавкин.
– Ну вот, – сказал Андрей. – Мы все, от рожденья, идём по пути к смерти: ни назад повернуть, ни сойти с дороги. Так?
– Так, – снова согласился Хавкин. – Но один из нас успевает что-то сделать в жизни, а другой живёт по привычке, как лошадь: только ноги переставляет.
– Ну, мы-то, может, и успели… – сказал Андрей.
– На бульваре? На лавочке? – спросил Хавкин.
Андрей кивнул молча.
– Да, – сказал Хавкин, – забыть это не получится… И вот теперь мы идём, идём по дороге, с остановками, с пересадками…
– В конце дороги – тупик, – сказал Андрей. – Точка.
– Лозанна – пересадка, Люсиль – остановка, – продолжал Хавкин. – Тупик, ты говоришь?
– Тупик, – повторил Андрей.
– А что в тупике? – спросил Хавкин требовательно.
– Ничего там нет, – ответил Андрей.
– Там калитка, – сказал Хавкин. – Дощатая белая калитка на двух петлях. – Он поднялся из-за стола. – Давай спустимся, пройдёмся немного, а то ноги затекли сидеть.
Они шли по бульвару Монпарнас, в окружении людей, деревьев и домов. Никто не проявлял к ним ни малейшего интереса, и это приятное ощущение безнадзорности в толпе было сродни свободе. Подступающая темнота ночи не несла в себе ни настороженности, ни угрозы.
– Так или иначе, – продолжал Хавкин начатый в мансарде разговор, – Россия осталась по ту сторону… Ты хочешь оставаться здесь, в другом мире, русскими эмигрантом?
– А я и есть русский эмигрант, – сказал Андрей.
– В этом другом мире, – сказал Хавкин, – который скроен по другим правилам и…
– …и даже не думает устраивать революцию, – досказал Андрей за Хавкина. – Они тут сто лет назад уже устроили революцию, с них хватит.
– Именно, – согласился Хавкин. – А России всё это только ещё предстоит: бунт, разрушение, царю голову отрубят. И всё это, похоже, произойдёт без нас с тобой: нарыв зреет изнутри, а не извне.
– Значит, мы так и будем тут сидеть, – спросил Андрей, – как рыбаки на другом берегу?
– Рыба и с этого берега ловится, – сказал Хавкин. – Ты, что, не знаешь? Но местная рыба по-французски говорит, а не по-русски… Французы Бастилию один раз уже взяли. Штурмом, кстати сказать. Теперь они другие опыты ставят.
– Зачем мы им? – мрачно спросил Андрей. – С нашими идеями?
– Не мы им, а они нам, – сказал Хавкин. – Мы сможем мир лечить и здесь, если приспособимся с открытой душой. Но эмигранты не приспособятся, они из другого теста.
– Ты прав, в общем, – сказал Андрей, помолчав. – Конечно, из другого… А ты знаешь, что можно было бы такого хорошего для них сделать? Для местных?
– Пока нет ещё, – сказал Хавкин. – Но, может, узнаю скоро.
Андрей поверил Володе Хавкину. Он вообще верил ему издавна, ещё с одесских времён.
Вальди действительно ещё не знал обстоятельно, что такого можно сделать, но общее представление имел. Первые намётки он получил в Одессе, зачитывая до дыр книги по истории массовых смертоносных эпидемий и медицинские справочники. Он искал хоть намёк, хоть ссылку на глубинную причину мировых пандемий – и не находил ничего: вопрос жизни и смерти оставался без ответа, как скрежет зубовный в пустыне. Светляком на горизонте для него оставалось утверждение Мечникова о том, что микроскопические бактерии вызывают самые чудовищные инфекционные заболевания на свете, такие как холера и чума. Володя Хавкин, студент, слышал это на семинарских занятиях от своего прославленного руководителя, и слова Мечникова, запав ему в душу, определили его путь в микробиологию. В то время, в 80-е годы позапрошлого века, над ней смеялись в открытую, а её адептов называли авантюристами и мошенниками. Само слово «микроб» воспринималось как издевательство над классической наукой, а то и хуже – как брань. Почти двухсотлетней давности изобретение голландца Левенгука – исследовательская увеличительная трубка с линзами, этот ко времени Пастера усовершенствованный предшественник нынешнего микроскопа – никого ни в чём не убеждало: шевеление мельчайших тварей под окуляром прибора, на предметном столике, вызывало недоумение и раздражение учёных мужей. На то, что не вписывалось в их представления о расползании смертельных болезней, большинство из них предпочитали плотно зажмуривать глаза… Но в науке, как и в культуре, именно профессиональные конфликты способствуют поступательному движению, и отважные одиночки-авангардисты выводят общество на новый уровень.
От начала времён неотвратимый мор человечества символизировала «чёрная смерть» – чума. Тому были веские причины: в обозримом прошлом, на закате Средневековья чума, нахлынувшая из Китая, за четыре года убила треть Европы – тридцать четыре миллиона человек. Недаром шекспировская реплика «Чума на оба ваши дома!» осталась зарубкой в памяти человечества.
Одно не исключает другого: помимо чумы, повсеместно злодействовали и другие занесённые в Европу болезни, не менее губительные. Так что Меркуцио, друг влюблённого Ромео, с тем же успехом мог призвать на головы Капулетти и Монтекки проказу, и строптивые аристократы мучительно сгнили бы заживо и развалились на куски… Но он предпочёл чуму – как видно, она была свежей в коллективной памяти европейцев.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.