Институт

– Что в нашем деле отсутствие новостей – хорошая новость.

– Именно. В идеальном мире мы бы отпустили этого мальчика. ТЛК нам пока хватает. – Она постучала пальцем по розовому стикеру на папке. – Судя по метке, НФМ у него не очень высокий. Хотя…

Заканчивать ей не пришлось. Все и так было ясно: добывать определенные виды товаров и сырья становилось все сложнее. Слоновьи бивни. Тигриные шкуры. Рога носорога. Редкие металлы. Даже нефть. Теперь к этому списку добавились особые дети, чьи удивительные способности не имели ничего общего с уровнем IQ. На этой неделе поступают пятеро, включая Диксона. Неплохой улов – но два года назад их могло быть тридцать.

– О, смотрите-ка, – сказала миссис Сигсби. На экране компьютера новый мальчик подходил к самой старшей обитательнице Ближней половины. – Сейчас он познакомится с нашей разумницей Бенсон. Чую, она его обрадует.

– Девчонка до сих пор на Ближней половине, – заметил Хендрикс. – Может, пора сделать ее лицом Института? Пусть встречает дорогих гостей.

Миссис Сигсби одарила его самой ледяной улыбкой из своего арсенала.

– Уж лучше она, чем вы, док.

Хендрикс посмотрел на нее сверху вниз и подумал: Отсюда мне прекрасно видно, как стремительно редеют твои космы, Сиггерс. А все из-за вялотекущей, но долгоиграющей анорексии. Черепушка у тебя розовая, как глаз кролика-альбиноса.

Он много чего хотел бы сказать главному администратору Института – гнусной безгрудой тетке с идеально поставленной речью, – однако смолчал. Это было бы неразумно.

В шлакоблочный коридор выходило множество дверей, а между ними на стенах висели постеры. На одном постере – под которым сидела юная курильщица – черный мальчик в шутку бодался с белой девчонкой. Оба улыбались, как идиоты. Слоган внизу гласил: «ВЫБИРАЮ СЧАСТЬЕ».

– Нравится? – спросила незнакомка. При ближайшем рассмотрении сигарета у нее в зубах оказалась жевательной конфетой. – Я бы давно переправила на «ВЫБИРАЮ ГОВНАСТЬЕ», но, боюсь, у меня отберут ручку. Что-то они готовы простить, а что-то нет – никогда не угадаешь.

– Где я? – спросил Люк. – Что это за место?

Ему хотелось плакать. Наверное, от растерянности.

– Добро пожаловать в Институт, – сказала девочка.

– Мы в Миннеаполисе?

Она засмеялась.

– О нет! И не в Канзасе, Тотошка. Мы в штате Мэн. Причем в самой глуши. Если, конечно, верить Морин…

– Штат Мэн?! – Он помотал головой, как будто его ударили в висок. – Правда, что ли?

– Ага. Как-то ты побелел, белокожий. Присядь-ка, пока не упал.

Одной рукой держась за стену, Люк опустился на пол – скорее шлепнулся, чем сел. Ноги вдруг перестали гнуться.

– Я же дома был… Лег спать, а очнулся здесь. В комнате, которая похожа на мою, но не моя.

– Угу. Шок, да? – Незнакомка порылась в кармане брюк и достала оттуда пачку. На ней был нарисован ковбой, крутящий лассо. «КОНФЕТКИ «СИГАРЕТКИ», – гласила надпись на пачке. – КУРИ КАК ПАПА!» – Хочешь? Может, сахар немного поднимет тебе настроение. Мне всегда поднимает.

Люк взял у нее пачку и откинул крышку. Внутри лежало шесть сигарет с красным кончиком – видимо, так производитель изобразил тлеющий уголек. Люк достал одну и откусил половину. Во рту стало сладко.

– Только не повторяй этот фокус с настоящей сигаретой, – сказала девочка. – Вкус тебя не порадует.

– Я и не знал, что такие штуки до сих пор продаются.

– Такие – точно нет. «Кури как папа»? Да они гонят! Конечно, это какое-то старье. Хотя в столовке еще не то бывает. Даже настоящие сигареты, прикинь? «Лаки страйк», «Честерфилд», «Кэмел», как в старых киношках на канале «Классика кинематографа». Я все хочу попробовать, но за них столько жетонов надо отдать!

– Настоящие сигареты? Детям?!

– А здесь кроме детей никого нет. Да и их немного – по крайней мере, на Ближней половине. Морин сказала, скоро новеньких привезут. Не знаю, откуда у нее инфа.

– Сигареты детям?! Что это за место – Остров Удовольствий? – Впрочем, никакого удовольствия Люк сейчас не испытывал.

Девчонка прыснула.

– Как в «Пиноккио»! Зачет! – Она дала ему «пять». Люку сразу стало немного лучше – он и сам не понял почему. – Тебя как зовут? Нельзя же все время называть тебя «белокожим». Это, типа, расистское оценочное суждение.

– Люк Эллис. А ты кто?

– Калиша Бенсон. – Девчонка подняла указательный палец. – А теперь внимание, Люк. Можешь звать меня Калиша, можешь – просто Ша. Но никогда не зови меня Умницей.

– Почему?

Люк по-прежнему пытался понять, что к чему – и ему это по-прежнему не удавалось. Он съел вторую половину сигареты – ту, что с угольком на конце.

– Потому что так говорят Хендрикс и его сучары-помощники перед тем, как сделать тебе укол или взять очередной анализ. «Сейчас я всажу тебе укол, это больно, но ты будь умницей». «Я возьму у тебя мазок из горла и воткну шпатель так глубоко, что тебя потянет блевать, но будь умницей – не дергайся». «Мы макнем тебя в бак, а ты будь умницей – задержи дыхание». Вот почему Умницей называть меня нельзя. Ни в коем случае.

Люк почти не обратил внимания на ее слова про анализы – решил подумать об этом позже. Куда больше его заинтересовали «сучары». Конечно, многие его сверстники выражались (да и Люк с Рольфом тоже – когда их никто не слышал), и та рыжая громко выругалась на экзамене. Но чтобы сквернословила его ровесница, девчонка, – это что-то новенькое. Похоже, он действительно тепличный ребенок.

Калиша положила руку ему на колено (Люк ощутил какое-то странное покалывание) и посмотрела в глаза.

– Мой тебе совет: всегда будь умницей, как бы хреново тебе ни было, какую бы дрянь они ни совали тебе в горло или в зад. Про бак я ничего не знаю, меня саму ни разу не макали, я только от других слышала. Понимаешь, пока на тебе ставят опыты, ты живешь на Ближней половине. А что происходит на Дальней – я не знаю и знать не хочу. Это что-то вроде ловушки для тараканов – внутрь запросто, а назад уже никак. По крайней мере, сюда эти дети точно не возвращаются.

Люк посмотрел вглубь коридора, откуда пришел. На стенах висели постеры, а еще там были двери, много дверей – штук по восемь с каждой стороны.

– И сколько детей тут живет?

– Пока что пятеро – включая нас с тобой. На Ближней половине никогда не бывает много народу, а сейчас это вообще вымерший город. Дети приходят и уходят.

– Беседуя о Микеланджело, – пробормотал Люк себе под нос[18].

– А?

– Да нет, это я так. Что…

Двойные двери в конце коридора распахнулись, и появилась женщина в коричневом костюме. Она подпирала дверь бедром, пытаясь что-то втащить. Калиша тут же бросилась ей помогать.

– Так, Морин, погоди! Давай-ка мы тебе поможем, родная.

Поскольку она сказала «мы», а не «я», Люк тоже встал и пошел за Калишей. Коричневый костюм оказался чем-то вроде формы, как у горничных в дорогой гостинице (ну ладно, умеренно дорогой – никаких рюшечек и прочего декора на форме не было). Женщина пыталась втащить в коридор тележку для белья. За дверью Люк разглядел просторный зал, что-то вроде комнаты отдыха: там стояли столы со стульями, в окна лился яркий солнечный свет. На стене висел здоровенный телевизор размером с киноэкран. Калиша открыла вторую створку двери, а Люк схватил тележку для белья с надписью «ДАНДАКС» на боку и помог женщине вкатить ее в коридор общежития (судя по всему, это было именно оно). В корзине лежали полотенца и постельное белье.

– Спасибо, сынок, – поблагодарила его женщина.

Она была пожилая, с заметной сединой в волосах, и выглядела усталой. На груди у нее был бейджик с именем «МОРИН». Окинув Люка взглядом, женщина сказала:

– Новенький! Люк, верно?

– Люк Эллис. А откуда вы знаете?

– У меня в обходном листе написано. – Она наполовину достала из кармана юбки сложенный вчетверо листок бумаги, затем спрятала его обратно.

18

Люк перефразирует строчку из стихотворения Т. С. Элиота «Песнь любви Дж. Альфрерда Пруфрока»: «В гостиной разговаривают тети о Микеланджело Буонаротти» (перевод В. Топорова). Если же перевести дословно, строчка выглядит так: «Леди приходят и уходят, беседуя о Микеланджело».