Страница 2 из 14
А на дворе был уже 19 век – век индивидуализма, и первые свои шаги он сделал в романтическом плаще. Рядом с новым героем так гармонично выглядят люди прежнего времени, даже и в столкновениях с самыми грозными обстоятельствами (у Пушкина в «Капитанской дочке»). Все общественные проблемы вполне разрешимы – такой вывод можно сделать из самого живого текста русского 18 века – комедии Фонвизина «Недоросль» (1782 г.). Люди же нового века и нового мироощущения выламываются из патриархального мира с шумом, с треском, с надрывом. Рвет с родным когда-то ему домом Чацкий («Горе от ума» Грибоедова), чужаком выглядит в светской гостиной Онегин после трехлетнего отсутствия («Евгений Онегин»). Разрывает со своим сословием Дубровский («Дубровский»). Чужд миру в любом его изводе – светском, казенном, «диком» или маргинальном – Печорин («Герой нашего времени»).
Благо было тому, кто не успел еще заглянуть в бездны, открывшиеся новому герою, кто навек остался в розовых грезах (с чем сейчас обычно и ассоциируется у нас «романтизм» на бытовом уровне). Таковы персонажи ранней повести Достоевского «Белые ночи». Но уже Пушкин отмечал странное и опасное сочетание в герое времени, в «романтике», двух вроде бы взаимоисключающих черт: пылкого воображения и жесткого прагматизма, жажды успеха и стяжательства любой ценой. Между внешне холодным военным инженером Германном («Пиковая дама») и богемно разболтанным художником Чартковым («Портрет» Гоголя) больше общего в устремлениях и судьбе, чем в частностях их характеров. Оба охвачены маниакальной жаждой успеха.
Но ведь даже главный «маньяк успеха» в 19 столетии Наполеон потерпел, в конце концов, поражение! В «Невском проспекте» у Гоголя повседневная жизнь выглядит сплошной провокацией, которой не стоит доверяться ни хрупкому художнику, ни бравому вояке…
Конечно, российская «специфика» отличает и нашу словесность. В первой половине 19 века страна отчасти искусственно задержалась в патриархальном укладе, щеголяла, так сказать, в прежних кюлотах и не желала признать, что уже плохо видит без «вольнодумных» очков. Эта общая отсталость и склонность непривычное «столичное» принять за реально значительное, «фитюльку за человека» – тема комедии «Ревизор». Да, время неумолимо идет вперед! Между «Ревизором» и «Горем от ума» пятнадцать лет разницы, но у Грибоедова косное общество, грозно насупившись, изгоняет из своих рядов умника, а у Гоголя уже заезжий пустомеля вокруг пальца обводит многоопытных уездных «традиционалистов».
Прежний мир ветшает на глазах, как мартовский сугроб. Даже в трилогии Л. Толстого «Детство. Отрочество. Юность», где мир персонажей ограничен детской, классной, бальной залой и университетской аудиторией, чувствуются (особенно в третьей части) веяния какой-то другой жизни, не отработанной еще дворянской традицией. Еще полнее и интеллектуально насыщенней прослеживает этот процесс Герцен в «Былом и думах». И именно индивидуализм в своем развитии позволит героям этих произведений быть такими психологически сложными, современными и убедительными, – тот самый индивидуализм, с которым всю жизнь будет бороться в себе Толстой и в обществе – Герцен…
К 1840-м годам прежний герой-романтик уходит в прошлое. Романтические иллюзии жестоко осмеиваются, жизненный опыт делает героя не злодеем или изгоем, а простым успешным обывателем – и история эта, убеждает нас автор, самая обыденная, обыкновенная («Обыкновенная история» Гончарова). В романе «Обломов» он создаст образ не просто типичный для своей эпохи и среды, но архетипичный, то есть базовый, основополагающий для национального характера.
Новое поколение писателей, с одной стороны, типизирует жизнь, с другой – тонко, точно и бесстрашно ее психологизирует. Один из шедевров зрелого Тургенева – повесть «Первая любовь» – написан о юности писателя, то есть где-то о 1830-х гг. Их мы сейчас воспринимаем костюмно, «археологически»: фраки, кринолины, вальсы, веера. Но вот смотрите: люди того времени имели те же психологические проблемы и «комплексы», что и многие наши современники. Впору б психоанализ к ним подключить…
Завершает эту главу повесть Л. Толстого «Казаки». В его главном персонаже и обстоятельствах, в которых тот пребывает, есть нечто общее с «Героем нашего времени». Но насколько другой толстовский Оленин рядом с лермонтовским Печориным, вполне самодостаточным индивидуалистом! Оленину мало себя, он стоит на пороге другого мира, жадно вглядывается в жизнь других людей, чуждых ему сословно, но гораздо более привлекательных, чем равные ему «господа»…
Или мы опять на пороге новых иллюзий?..
«Вот злонравия несчастные плоды»
Д. И. Фонвизин «Недоросль»
Есть легенда, что после премьеры «Недоросля» князь Г. А. Потемкин сказал автору: «Умри, Денис! (Лучше не напишешь)». Впрочем, возможно он изрек это после премьеры комедии «Бригадир». А может, это слова Г. Р. Державина. Бесспорно одно: без вмешательства Потемкина (однокашника Фонвизина и человека широкого) «Недоросль» вряд ли пробился б на сцену. Но таки пробился – и пережил настоящий триумф: зрители вскакивали с мест, стучали креслами об пол, швыряли туго набитые кошельки на сцену. Причем восторг вызывали не сочные реплики «злодеев», а скучные нам теперь нравоучения Стародума и Правдина. В них звучали обличения нравов двора, нам теперь мало внятные, но тогда бившие в цель пребольно.
Лишь через пять лет после премьеры в 1782 году «Недоросля» поставили при дворе: Екатерина хотела сделать этим подарок кузену автора и своему тогдашнему фавориту А. М. Дмитриеву-Мамонову. Но комедия, явленная вживе на сцене, так испортила ей настроение, что царица на целую неделю отставила фаворита от исполнения его фаворитских обязанностей.
Нет, не авторская ревность и зависть взыграли в ней, хотя г-жа Простакова выдает целые тирады отрицательной героини из комедии Екатерины «О время!». Виной всему была, вероятно, позиция самого автора – не в комедии, а в жизни. Фонвизин – доверенное лицо главного придворного оппозиционера графа Н. И. Панина, мечтавшего ограничить самодержавие в пользу высшей знати – тогдашних «олигархов». Панин к тому времени уже умер, но осадок в виде неприязни к Фонвизину у Екатерины остался[3].
А ведь это парадокс: Фонвизин («друг свободы» по Пушкину) – один из оппозиционеров в стране, где какая-либо другая позиция кроме официальной тогда считалась предосудительной, поклонник Руссо, «просветитель» – в то же время (объективно говоря) здесь, в комедии, вполне благонадежен. Стародума он списывает с отца-консерватора и вкладывает ему в уста свои мысли. Свою систему ценностей Фонвизин заимствует у Руссо: главный критерий истинности и добродетели – «сердце», т. е. «чувства добрые». Он насмехается над «дикими нравами» диких помещиков, не без намека на страшную Дарью Салтыкову (Салтычиху), дав героине фамилию Простакова. Но Салтычиха к тому времени уже без малого пятнадцать лет пребывала в темнице. Так что нет ничего удивительного, что автор уповает на справедливость правительства, которое ведь может (и должно бы!) положить предел злоупотреблениям «душевладельцев»-крепостников (образ Правдина). При этом Фонвизин вовсе не выступает против самого крепостного права, он лишь хочет, чтобы помещики были добронравны и справедливы.
Фонвизин – воплощение противоречий, которые раздирали русское общество конца 18 века. В своей комедии он показывает, что можно решить их: эту возможность дала бы мудрая политика правительства плюс просвещение хотя бы привилегированной части общества – дворян. Вот почему комедия называется «Недоросль». Недоросль – юный дворянин, не получивший свидетельства об образовании – без чего, по законам Петра Великого, он не мог ни служить, ни жениться. «Манифестом о вольности дворянской» 1762 г. Петр III, по сути, освободил дворян от каких-либо обязательств перед государством и обществом. Фраза Митрофана: «Не хочу учиться, хочу жениться!» – не просто смешная. Это лозунг целого слоя и целого поколения «освобожденных» от обязанностей перед государством (и обществом!) дворян[4]. Воленс-ноленс, Фонвизин вскрыл антиобщественную суть указа, которым дворянство так дорожило. Понимал ли это сам автор, увлеченный яркими репликами своих героев? Сказать трудно – но Екатерина-то поняла… И консерватор Фонвизин остался в ее глазах неисправимым «диссидентом».
3
Что ж, автору так и не удалось при жизни выпустить в свет собрание своих сочинений.
4
Впрочем, этот процесс имел и положительную сторону: дворяне получили хотя бы какие-то гражданские права, что дало импульс развитию культуры страны. Без этого указа вряд ли через два поколения состоялся бы «золотой век русской поэзии».