Страница 99 из 128
Шум падающей сверху, мощным ревущим потоком, воды все слышнее, и я стараюсь двигаться быстрее, но ноги отказываются слушаться, будто я и не хозяйка своему телу — мне так больно, так тяжело, что легче, кажется, просто лечь и умереть, чем пытаться выбраться, но сдаваться не в моих правилах. Как бы ни было плохо — буду идти, несмотря ни на что. И никто меня не остановит, пока не найду выход.
Туман постепенно рассеивается. Голова болит нестерпимо. Хочу открыть глаза, но они, словно свинцовые плиты, ни на миллиметр не сдвигаются, как ни стараюсь. В итоге бросаю эту затею — в конце концов, и с закрытыми глазами тоже можно лежать.
Постепенно ко мне возвращаются чувства и память. Последним, что помню: я еду в машине, рядом Кир. Он протягивает бутылку воды, улыбается, о чем-то говорит, но я не слушаю. Вспоминаю, как болела нестерпимо нога, как боль пульсировала в висках. Я хотела выпить таблетку, всего-навсего. Но как только сделала несколько глотков, вырубилась.
Следующим возвращается ощущение собственного тела, и я понимаю, что лежу на спине, а мои руки и ноги разведены в стороны и закреплены чем-то, что сильно впивается в кожу, вызывая волны боли. Никогда раньше я так себя не чувствовала — плохо, больно и одиноко.
Филипп...
Имя всплывает в памяти, а вслед за именем вижу его перед глазами. Его образ живет внутри, — мне даже не нужно напрягаться, чтобы рассмотреть его в мельчайших деталях. В памяти возникает момент, когда мы впервые встретились: он стоял, облачённый в кожу, словно в доспехи, и нагло ухмылялся, сложив руки на груди, оперевшись о стену и покручивая ключи на пальце. Как бы я хотела, чтобы он действительно был сейчас здесь — верю, что никогда бы он не допустил того, что со мной стало. А сейчас я здесь, а Фил где-то далеко. Наверное, общается с друзьями, катается на мотоцикле и, скорее всего, даже не подозревает, что со мной произошло. Вспоминаю его самоуверенную ухмылку, от которой кровь быстрее бурлила в моих венах, а перед глазами клубился туман. Я хватаюсь за мысли о Филине, как за спасательный круг, потому что не знаю, как по-другому сохранить здравый рассудок.
А, может быть, мы с Киром разбились на машине, а я просто не помню этого? И сейчас нахожусь в своем личном аду, где лежу, полностью недвижимая, обреченная извечно видеть перед глазами того, к кому больше никогда не смогу прикоснуться? Но, если я умерла, то почему так плохо? Почему чувствую боль в саднящих запястьях и щиколотке, почему так раскалывается голова, а во рту такая сушь, что язык сейчас рассыплется, как истлевший от времени пергамент? Значит, жива еще. Но только не уверена, что это к лучшему. Может, действительно лучше умереть, чем так мучиться?
Холодно, Господи, как же холодно...
Шум падающей откуда-то воды не дает снова погрузиться в спасительное забытье. Знать бы еще, где я и как меня сюда занесло? И где Кир?
Все-таки удается открыть глаза, хоть это и до отвращения к самой себе сложно. В месте, где я лежу, обездвиженная и замерзшая, темно и сыро. Аккуратно смотрю по сторонам — голова болит, а шея ноет, но мне необходимо понять, где нахожусь и возможен ли выход отсюда. Но вокруг лишь тьма, и снова прикрываю глаза, потому что смысла разглядывать темноту, нет никакого.
Не знаю, сколько лежу, стараясь абстрагироваться от всей этой ситуации и не думать о том, зачем меня сюда привели, что от меня хотят и что уже успели сделать. Я понимаю, кто со мной так поступил, но не могу в это поверить. Неужели я могла быть такой дурой, что села к нему в машину? Зачем ему все это? Неужели я настолько прекрасна и неповторима, что мной хочется обладать любой ценой, наплевав на мое мнение, закон и последствия? Нет. Просто он, наверное, шизофреник, потому что другой причины, зачем он напоил меня какой-то дрянью, нет.
Шум воды становится постепенно тише, и до меня доходит, что это шумит дождь, который, судя по всему, заканчивается. Значит, здесь есть окно, раз я могу слышать льющуюся с неба воду — это уже хорошо. Если есть окно, значит через него можно будет выбраться на свободу. Потому что или умру или сбегу отсюда. Терпеть чей-то эгоистичный идиотизм не намерена.
Вдруг слышу звук открывающейся двери, и в комнату попадает немного света. Поворачиваю голову и вижу Кира. Он стоит, оперевшись плечом на дверной косяк, и, молча, смотрит прямо на меня. Мне плохо видно выражение его лица, и из-за этого становится особенно жутко. Не понимаю, что он задумал, и как будет действовать дальше. Убьет меня? Изнасилует? Оставит здесь умирать?
Кир молчит, и это еще больше давит на психику. Хочу закричать на него, наброситься, но вместо слов вырывается какой-то невразумительный клекот, словно я раненая птица. На самом деле, если бы я имела силы смеяться, то расхохоталась над злой иронией судьбы: Фил прозвал меня Птичкой, и вот я попала в силки, расставленные тем, от кого такого не ожидала.
— Не дергайся, — говорит, заметив, как я пытаюсь вырваться, брыкаюсь, дергаюсь, — не поможет. Мой отец моряком был, поэтому я знаю около ста способов завязать узел так, чтобы его проще было только ножом разрезать. Так что не трепыхайся, Птичка.
Последнее слово он, будто выплевывает, словно оно отравляет его изнутри.