Страница 59 из 120
Получите, родители, жена и прочие родственники, оцинкованный ящичек с телом вашего любимого воина-освободителя, восстановителя конституционного порядка. Да, не забудьте расписаться. Здесь, вот здесь и здесь. Не надо кидаться на нас. Мы вашего горячо любимого не посылали туда. А я откуда знаю, кто посылал. Все. Примите наши искренние соболезнования. До свиданья. Нет. Остаться не можем. Нам еще три таких «посылки» развезти надо. После похорон зайдите в военкомат и в собес по месту жительства – оформите пособие и пенсию. Не забудьте собрать и принести двадцать пять справок. И чтобы все оригиналы были, а то ничего не дадим. Все, счастливо оставаться.
Хрен вам! Не выйдет! Не привезут меня в этом поганом ящике, если только я сам на себя руки после ранения не наложу! Тьфу, тьфу, тьфу! Вперед. Только вперед! Давай, «махра», поднимай задницы. Шевелитесь, желудки. В банке, может, остались деньги. Ура!!! Деньги, мани, бабки, капуста! А если Госбанк, так может, там и доллары имеются?! Может, и есть, только не будут они нас ждать. Фас! Вперед! Шевелись! Не толкай меня автоматом в спину, идиот, а то выстрелит!
И вновь ожила серо-грязная масса нашей бригады, и пошли, пошли, пошли. Танки прекратили огонь, чтобы не задеть нас. Вот уже и банк рядом. Но что это?
Из темноты с флангов послышался грохот и скрежет танковых гусениц. Неужели «махра» спешит на помощь? Ура! Наши! Давай, навались! Сейчас мы духов закопаем!
Из темноты действительно выехали танки. Танки марки «Т-64». У нас – «Т-72». И эти танки устаревшей конструкции начали нас расстреливать почти в упор. За танками пряталась пехота. Не наша пехота. Поначалу мы полагали, что это нам идут на помощь, но духи воспользовались именно тем моментом, когда в горячке боя мы пошли на штурм. И с флангов в тыл нам они ударили. Так никто толком и не узнал, сколько же на самом деле было танков у противника. Они с ходу врубились в наши порядки, кроша, молотя своими траками, катками тела НАШИХ бойцов, наматывая на ведущие шестерни руки, ноги, внутренности, одежду. Одновременно они расстреливали стоящие в тылу танки. Опять же НАШИ танки. Те не могли им отвечать, потому что могли зацепить, убить, угробить свою пехоту. Вот и стояли они как мишень. Духовские танки расстреливали их, как на учебном полигоне давно пристрелянные мишени. Духи нас, как стадо скота, загнали на пятачок перед Госбанком и с трех сторон почти в упор расстреливали, не давая ни малейшей возможности вырваться из этой западни. Мы не могли вырваться и дать свободу стрельбы для наших танков, а те не стреляли, чтобы нас не убить. И вот метались, как бараны.
Кому-то удалось подбить духовский танк. Тот запылал. И вот под рвущимися боеприпасами в горящем танке мы начали прорываться. Наши танки уже вовсю полыхали, привнося дополнительное освещение в общую ослепительную картину площади.
Никаких чувств, кроме одного, не было. А был СТРАХ. Огромный страх. Он вытеснил все из тела, из головы, мозга. Не было уже ни капитана, ни гражданина Миронова, а был только трясущийся от ужаса комок дерьма, который хотел лишь одного – ВЫЖИТЬ. И все. Просто выжить. Тут не вспоминаются давно забытые молитвы, а просто несешься в темноту. Спотыкаешься, летишь, не ощущая боли от ушибов, ссадин. Ничего, кроме леденящего душу, тело страха.
Вслед несутся очереди, слышны крики ярости, боли, вопли раненых, но не можешь уже вернуться, чтобы помочь. Паника, только паника и страх. Страх размазывает тебя по асфальту, он заставляет тебя бежать только по прямой с бешеной скоростью. А тебе же кажется, что стоишь на месте. Ты несешься в темноте по площади, которую несколько часов назад брал, сражаясь за каждый сантиметр. Она усеяна еще не убранными телами как наших бойцов, так и духов. Ты спотыкаешься об них, падаешь, вскакиваешь и снова вперед. Трупы твоих друзей у тебя уже не вызывают больше никаких эмоций, никакого желания или жажды мести. Чувствуешь только одно – раздражение. Раздражение от того, что они мешают тебе бежать. Сил и так немного, а тут еще они лежат.
Чувствую, что силы уже на исходе. Сбавляю темп. Вокруг много наших бежит. Такие же, как и у меня, вытаращенные глаза, в которых человеческого уже мало осталось. Распахнутые рты в безмолвном крике. Никто не кричит. Никто не матерится. Все берегут силы для бега. Духи близко не приближаются к нам. Видимо, боятся в темноте нарваться на отпор. Не надо загонять мышь в угол, она тогда становится агрессивнее и страшнее кошки.
В темноте мы сбились с ориентира. Теперь бежим уже не назад, к мосту, а в сторону Дворца Дудаева. В небо над нашими головами поднялись ракеты и осветили несущееся стадо. Это мы. Нет ничего человеческого в этих лицах, глазах, дыхании, взгляде.
Ударили автоматы и пулеметы. Первые ряды были выкошены, остальные на бегу, стараясь не останавливаться, попытались развернуться. Задние налетали на передних, сшибали их на землю, падали сами. Поднимались. И вновь бег. Бег в темноте. В глазах от усталости пляшут искорки. Никто никому не помогает. Раненые стреляются, кто-то пытается уползти в темноту. Подальше от света вездесущих ракет. Луна-предательница, сука, тварь гребаная, светит уже не хуже ракет, пробиваясь сквозь завесу дыма от пожарища. Силы уже почти оставили меня. Господи! Только не плен! Лучше смерть, только не плен! Помоги, Боже! Помоги! Спаси и сохрани меня!
Перешел на быстрый шаг. Воздуха не хватает. Хочется сорвать с себя бронежилет и бушлат и открытой грудью упасть на мокрый от крови асфальт. И лежать, лежать, тяжело дыша, восстанавливая дыхание. Нет! Нельзя. Подойдут духи и тогда – плен. Нет, только не плен! Я попытался вновь бежать.
Кровь бьется в черепной коробке, как сибирская река на пороге. Она бурлит, пенится, пытается своротить мешающие ей камни. Переворачивает их, шевелит. Кажется, что от перенапряжения и давления череп сейчас взорвется. Нет сил бежать. От перенапряжения я почти ничего не слышу, кроме шума собственной крови в ушах. Перехожу на шаг. Автомат вешаю себе на шею и складываю на него руки. Все тело налито кровью. Не то что бежать, просто переставлять ноги тяжело. Справа подбегает боец, без слов подхватывает меня и тащит за собой. Пробежав несколько метров, я понимаю, что сил нет и я могу только затруднить солдатский бег. Голос, продирающийся сквозь рваные бронхи и никотиновые пробки, чуть слышен: