Клейма ставить негде

– Ну, конечно, не сам. Станет такой чванливей разговаривать со «вторым сортом»! Приехали его холуи, назвали сумму долга – три миллиона рублей… Мне аж дурно стало. Ну и предложили отработать курьером. С того момента, как я соглашусь, «счетчик» будет остановлен. Раз в неделю буду отвозить посылки в Москву, и через полгода мой долг полностью погасится. Если нет – то могу больше не увидеть своего ребенка. Что мне оставалось делать?

Первый раз Ксения возила посылку на Павелецкий. Став в очередь у касс за парнем, одетым так, как ей рассказали, она незаметно бросила килограммовый пакет в его раскрытую сумку. Сердце при этом колотилось так, что ей даже стало плохо, она едва не упала без чувств. Но все обошлось. А вот во время второй передачи посылки на Казанском вокзале она «погорела». Едва мимоходом обронила в раскрытую сумку нужного человека доверенный ей пакет, к ней из толпы тут же подбежали несколько человек в гражданском и на ее руках защелкнулись наручники. Тем же днем к ней в СИЗО пришел генерал-лейтенант Давишин и сказал, что ее дела плохи и она рискует сесть в тюрьму лет на двадцать за участие в наркотрафике. Но он может ей помочь, в том числе и с долгом криминальному дельцу, если она согласится на его «одно деликатное предложение». Что это за предложение, она поняла, когда он приехал к ней домой и приказал раздеться…

Но в тот момент, когда Ксения находилась в СИЗО, при одной лишь мысли о двадцатилетием сроке заключения, о громадном долге она была готова на все, что угодно. Поэтому два года условно, назначенные ей судом, она восприняла как выигрыш в лотерею. По совету адвоката объявила на суде, что действовала в невменяемом состоянии, будучи подвергнутой гипнозу. Психиатрическая экспертиза, учитывая ее психическое состояние, подтвердила, что она и на судебном процессе пребывает в состоянии измененного восприятия реальности. То есть, по сути, не может адекватно воспринимать происходящее, осознавать содеянное и нести всю тяжесть ответственности. Суд это учел, назначил амбулаторное психиатрическое лечение и вынес условное наказание.

Ксения понимала, что такое решение суда – во многом следствие вмешательства Давишина. Поэтому и терпела все его извращенческие «ролевые игры», поскольку знала: стоит ей рыпнуться, как два года условно тут же обратятся в двадцать лет реально. Этими ее страхами охотно воспользовались и некоторые другие любители бесплатного секса из местного райотдела. Они быстро выяснили график визитов Давишина, и в те дни, когда его не было, непрошеные ухажеры навещали квартиру Ксении…

– Их фамилии! – жестко потребовал Лев.

– Досифеев, Аверьянцев, Мухашев… – немного поколебавшись, неохотно назвала Люташкина. – Лев Иванович, а мне хуже не будет, если… Ну вы их отругаете?

– Я их не отругаю, я их посажу! – стиснув кулаки, ответил Гуров, – Они опозорили форму, которую носят. Из-за таких, как они, многие люди на полицию смотрят как на банду, состоящую на госслужбе. А так быть не должно. Таких ничтожеств даже зэки презирают. Ну и заканчивая разговор о Давишине, скажите, кроме его явных извращенческих наклонностей, каких-то других странностей в нем не замечали?

Подперев щеку рукой, Ксения около минуты молчала, после чего задумчиво произнесла:

– Не знаю, покажется ли вам это интересным, но… Некоторая странность в нем была.

Как Люташкина рассказала далее, у нее от природы – почти абсолютный музыкальный слух, и она по голосу человека может определить, откуда он родом. По ее словам, говор той местности, где человек произнес свои первые в жизни слова, как бы он ни старался в дальнейшем изменить его и подделать под другой, сохраняется навсегда – интонации, ритм, тембр. Как явствовало из отрывочных сведений Давишина о себе самом, что иногда проскальзывало в его суждениях и замечаниях по тому или иному поводу, родом он был из Сибири. А конкретно – из тех мест, где раскинулся Байкал. Но вот его говор выдавал в нем уроженца то ли Ростова, то ли Краснодара. А может быть, даже Одессы или Закарпатья: в тех краях Ксении бывать не доводилось, поэтому, улавливая в его голосе нечто южно-русское, чего-то более конкретного определить она не могла.

На вопрос Льва о других любовницах Давишина она лишь растерянно развела руками. Ксения догадывалась, что у Давишина таких, как она, наложниц не одна и не две, но все равно даже спросить у него о чем-то таком не решилась. Любой вопрос подобного рода мог вызвать у него приступ неконтролируемой ярости. Поэтому она предпочитала его вообще ни о чем не спрашивать.

Задав еще несколько вопросов, Гуров попрощался и вышел на улицу. Шагая к машине, он достал свой телефон, набрал номер столичного управления собственной безопасности и попросил позвать зама начальника Костюченко.

– Лев Иванович? Добрый день! Что там у тебя? Слушаю! – раздался в трубке знакомый хрипловатый голос.

– Приветствую, Андрей Борисович! Я только что общался со свидетельницей по делу об убийстве Давишина. Как я понял, она оказалась, естественно, по принуждению, в качестве его наложницы. Но не только его, а еще троих местных сотрудников полиции, которые периодически принуждают женщину к интиму. Это некие Досифеев, Аверьянцев, Мухашев. Подозреваю, что эти «озабоченные» граждане грешны не только по этой части. Сдается мне, грешков у них может обнаружиться сверх всякой меры. Было бы резонным устроить засаду у квартиры гражданки Люташкиной, взять их с поличным и «колоть» по полной программе.

– Хорошая мысль! Тем более что только вчера на совещании у замминистра дали ЦУ провести профилактическую работу по пресечению бытового разложения сотрудников органов. Какой там адрес Люташкиной?

– Репеево, Физическая, сорок два, квартира семьдесят. Думаю, она показания даст и заявление напишет – они ее уже достали.

Когда Лев, закончив разговор, нажал на кнопку отбоя, на его телефон тут же пришел звонок из информотдела Главка. Жаворонков сообщил, что, копаясь в различных досье, он случайно обнаружил дальнего родственника Давишина, что-то вроде троюродного дяди. Проживает дядя на улице Лисянского, дом тридцать семь, квартира шестьдесят один. Поблагодарив, Гуров немедленно сел в свой «Пежо» и помчался в сторону Москвы.

На Лисянского он прибыл минут через сорок. Мог бы доехать и быстрее, но большую часть времени пришлось потратить на две послеобеденные пробки, которые образовали «шумахеры», чьи автомобили «поцеловались» прямо посреди дороги. Найдя тридцать седьмой дом и шестьдесят первую квартиру, Лев с досадой узнал от жильцов шестидесятой, что дедушка, который проживал в шестьдесят первой, пару месяцев назад умер. Теперь там никто не живет, поскольку у покойного родни не обнаружилось, и квартира, скорее всего, после положенного срока отойдет городу.

Помянув недобрым словом эту неудачу, он вышел на улицу, и тут же его телефон выдал мелодию детской песенки о друге. Голос Стаса был полон желчи и раздражения. Сразу же стало ясно, что его визит к вдове Давишина оказался не самым результативным.

– Ну, Лева, и семейка у этих Давишиных! – с сарказмом повествовал Крячко. – Вот, блин, сошлись два сапога – пара! Друг друга они стоят. Да-а-а-а!.. Что усопший, что его «безутешная» вдова…

…Предвкушая получение эксклюзивно-ценной информации, которая станет настоящим прорывом в их расследовании, Станислав подрулил к элитной многоэтажке, где проживала семья Давишина. Впрочем, как сказать – семья? Насколько явствовало из официальной биографии усопшего, женат он был трижды. Сведений о первых двух женах в личном деле почему-то не имелось, так же, как и информации о его кровных детях. Так-то в семье Давишиных имелась дочь-студентка, но она была родной дочерью третьей жены Давишина от ее первого брака. Поскольку контактным телефоном этой женщины Крячко не располагал, он созвонился с информотделом Главка и, сообщив ее данные, вскоре получил требуемое.

Стас тут же набрал присланный ему номер и после пары гудков услышал хоть и звучный, но жесткий женский голос с явно различимыми в его интонациях деспотично-властными нотками. Крячко тут же понял: с этой вдовой «каши» ему «сварить» никак не удастся. Его недавние радужные ожидания мгновенно начали сходить на нет.