Книга Беглецов

— До последнего вздоха в моей груди, — привычно вымолвил Коул. — До последней капли крови в моем сердце. До последней секунды на моих часах.

— Да будет так! — завершил клятву Геруд, единственный из всех, говоривший вдохновенно: и зажмурился от избытка чувств. По щеке его скатилась слезинка и затерялась в усах.

В раздевалке было людно и шумно: хлопали железные дверцы шкафчиков, звучал мальчишеский гомон. Неожиданно все звуки перекрыло дребезжание звонка, раскатившееся по коридорам.

— Получка! Получка пришла! — Ребята толпой повалили на выход. Шкафчик Коула был дальше всех от дверей: ругнувшись, он забросил на плечо ремешок сумки и кинулся за остальными… И всё равно оказался чуть ли не в конце очереди к маленькому окошку в стене.

Очередь тянулась до жутиков долго — Коул раздражённо кусал губу и притопывал ногой, чувствуя, как утекают секунды. Одни мальчишки отходили довольные, другие хмурились и ворчали… Но вот, наконец, и Коул шагнул к окошку. «ВРЕМЯ — ДЕНЬГИ!», гласил выложенный над ним чеканными бронзовыми буквами девиз.

— Предъявите номер!.. Предъявите номер!.. — проскрипел неживой голос из громкоговорителя под потолком. Коул размотал повязку на левом запястье (горожане побогаче носили на руке модные кожаные или вышитые напульсники, бедные просто заматывали руку тряпочкой) и обнажил свои Часы.

Часы были вделаны прямо в кожу руки, на тыльной стороне запястья. Простая бронзовая оправа, застеклённый циферблат с кругом делений и блестящими стрелками: никаких фигурных завитушек и узоров, какими украшены часы богачей. На оправе крошечными значками был отчеканен код — 21-ВП-575168. Вечерняя Провинция, Двадцать первый округ, и личный часовой номер. В нижней части циферблата был ряд из десяти маленьких квадратных окошек, в которых светились фосфорные циферки:

000.013.07.31.

Коул привычно сунул руку в тёмное окошко. Внутри мигнул и погас красный свет, как будто моргнул чей-то огненный глаз: в стене что-то провернулось, застрекотало и зазвенело — и в его подставленную ладонь просыпалась пригоршня монеток.

Коул пересчитал заработок. Монеты все были одной величины и казались отлитыми из стекла. Несколько монеток были совсем прозрачными, другие более мутные; а две — совсем непрозрачные, молочно-белые — светились изнутри неярким, но тёплым жёлтым светом. Что ж, бывало и меньше.

— Время — моё! — прошептал Коул, прикрыв глаза и сжав монеты в кулаке. Ладонь обожгло холодом, кольнуло в пальцы, по руке разлилось странное онемение… и всё прошло. Он разжал пустую ладонь — монеты исчезли. На пальцах Коула блеснули крошечные металлические кружочки, похожие на шляпки гвоздей, впечатанные в кожу: по одному на кончиках пальцев, и ещё три на самой ладони. Вместе они казались причудливым созвездием.

Мальчишка взглянул на часы. Циферки в окошках сменились: 000.075.15.43. Годы-дни-часы-минуты. Два месяца, восемь часов и двенадцать минут — столько составлял его заработок, и на столько увеличилось отпущенное ему время жизни.

Время было единственной валютой Часовой Империи. Монеты были отчеканены из Времени, обращённого в вещество, и снова обернулись чистым временем. Такой силой обладали Часы, встроенные в руку каждого жителя Империи и дающие возможность как получать за свой труд дни, часы и годы жизни — так и расплачиваться ими.

* * *

На выходе учётчик за стеклянной перегородкой проверил часовой номер Коула и черканул напротив имени в толстой книге. Рабочий день наконец-то закончился.

Коул выбежал во двор, под вечернее небо. Вокруг громоздились кирпичные стены корпусов и решетчатые железные конструкции; где-то в глубинах завода размеренно бухали молоты и лязгал металл. Из труб котельной ветром сносило клубы пара.

У корот Коул задержался — дорогу преградила колонна кузовозов. Тяжело груженные машины с обтянутыми брезентом кузовами ползли одна за другой, гнусаво сигналя. Готовую продукцию везли на загородный вокзал. Оттуда её отправят поездами на север, или на юг — к морю, на Солнечный берег; или даже в столицу, великую Гномонию. Вся держава нуждается в часовых механизмах с заводов гористой Вечерней провинции.

Империя не знал иного двигателя, кроме часового. Заводные пружины и маховики давали движение всему. Они гнали по рельсам поезда и приводили в движение станки, вели по полям комбайны и вращали лебёдки подъёмных кранов… И, наконец, оживляли часы — от огромных башенных до напольных, и от стенных часов с кукушкой до личных Часов в руке каждого гражданина.

Колонна наконец-то прошла, и Коул бегом кинулся за ворота. Конечно же, он опаздывал: на платформе монорельса уже заканчивалась посадка. Маленький состав-рельсоход замер у платформы — всего два пассажирских вагона, размалёванных рекламными надписями, и головной вагон-тягач впереди.

Обычно рельсоходами управляли машинисты, но у этого стёкла кабины были заклёпаны листами металла. Один из автоматических составов, управляемых заводным механизмом — а тот не станет ждать, и двери не придержит!.. На глазах у Коула, последние рабочие зашли в вагоны, и двери медленно сомкнулись.

— Ах ты ж, змей побери! — прошипел мальчишка. Пешком до дома не меньше часа, а монорельсом всего несколько минут… На бегу он надвинул на голову капюшон куртки, и припустил быстрее. Влетел на платформу, поднырнул под механический шлагбаум — и уцепился за борт заднего вагона, схватившись за приваренные скобы для ремонтников. В два рывка Коул вскарабкался на крышу вагона и припал к ней всем телом.

Увидели? нет? Вряд ли: изнутри вагонов ничего не разглядеть, стёкла мутные. А если кто и видел — попробуй узнай, со спины и в куртке с капюшоном.

Мимо потянулись столбы, ограждения, арки трубопроводов. Состав набирал ход. Столбы-опоры мелькали всё быстрее и чаще — и вдруг кончились. И земля по бокам путей исчезла.

Рельсоход нёсся по узкому мосту, перекинутому через долину на ажурных растяжках тросов-вант. Всего две полосы движения и высокая эстакада монорельса посередине. Налетевший ветер хлестнул Коула по лицу, загудел в ушах.

Мальчишка приподнялся на локтях. Ветер сорвал капюшон с его головы и растрепал волосы. У Коула перехватило дыхание: не в первый раз он оседлал рельсоход — и всё равно никак не мог привыкнуть!

Внизу по дну долины вилась река, зажатая в каменные тиски набережных. А от реки по склонам изломанными ступенями поднимались городские кварталы. На западном берегу теснились многоэтажные громады и каменные башни Тёмного города; на восточном в лучах заката вольготно раскинулись сады, прорезанные аккуратными улочками «светлых» кварталов с их опрятными домиками.

Ветер свистел и пел в ушах, срывая слёзы со щёк. Коул рассмеялся, не слыша своего смеха — нахлынувшее чувство полёта так распирало грудь, что хотелось кричать!

Они обогнали колонну кузовозов, ползущую по мосту. Впереди стремительно вырастал западный склон, изрезанный террасами; миг — и рельсоход ворвался в тоннель. Коул распластался на крыше, а вокруг завыл и заревел воздух. Во тьме над головой проносились сполохи ламп.

Рельсоход миновал тоннель, выскользнул наружу и помчался по эстакаде над улицей, меж высотных домов в шесть-семь этажей. Фонари на высоких столбах разгоняли уличный полумрак своим зыбким светом. Улицы Тёмного города никогда не видели солнца. Дома жались друг к другу так, что давно срослись в настоящие крепостные стены с зубцами надстроек поверху. Город был лабиринтом улочек-ущелий и дворов-колодцев, вечно затянутым сумрачной дымкой и озарённым тусклыми фонарями.

Коул вновь набросил на голову капюшон и спрятал лицо в ворот: рельсоход приближался к остановке, а на платформе скучал полицейский страж в мундире и с дубинкой на поясе. Поэтому Коул отполз к краю крыши, а как только вагон подкатил к платформе — спрыгнул с другой стороны. Бегом ссыпался с эстакады по железной лесенке, и нырнул в уличные сумерки.

Улицы Тёмного города были тесны и запутаны. В них легко было потеряться — если, конечно, ты не родился и не вырос здесь.