Страница 3 из 6
— Это он поступил нехорошо.
— К себе в огород он поросенка не загонит, значит, он не любит своих ближних. Зачем же я буду любить его? Дьячиха прямо говорит, что ненавидит нас, и смеется, что мама ходит к больным.
Дьячиха и за нею дьячок, в самом деле, ненавидели Шибановых и дьячок, подозревая, что почему-нибудь такие, сравнительно, богатые люди живут в глуши, и хотя работают, но все-таки не живут как простые мужики, непременно хотел узнать, в чем тут тайна.
Разговор Насти с отцом Даниилом не прошел даром и дьячку была сильно намылена голова за пущенного в огород поросенка.
Дьячок выскочил от священника, как из бани, и, кипя злобою, побежал на реку, где видел Ваню с удочкою.
— Ах, вы бродяги! — не помня себя, закричал он на мальчика, — пришли тут в чужое место, да вздумали смущать отца Даниила!
— Что ты! Что ты! Что с тобой? — проговорил мальчик, подняв голову с белокурыми вьющимися волосами и с большими, кроткими, голубыми глазами.
— Ничего «что ты»!.. Верно отцу-то твоему на мое место хочется, что вздумали выживать меня! Ах, вы бродяги! беглые вы, без роду, без племени…
Мальчик вскочил.
— Нет, мы не бродяги!..
— Что тут говорить!.. Воры вы!.. Сколько раз я видал, как отец твой менял деньги… настоящие, необрезанные, ворованные… Бродяги, без роду, без племени… и звать-то вас не знаешь как.
— Не бродяги мы… а мы Шибановы! — вне себя закричал Ваня и заплакал, хотя заплакал он вовсе не оттого, что выдал отцовскую тайну, а от обиды.
— Так вы Шибановы? — прошипел дьячок.
Арест
Ирина Ивановна, верная своему прозвищу Сердобольной, справив домашнюю работу, отправлялась обыкновенно по своим больным. Попадью она считала своею первою больною, потому что, хотя она и не лежала, но постоянно прихварывала, и ей надо было, то там, то тут потереть, и больная нередко говорила мужу своему:
— Пропали бы мы без Ириши!
— Уж подлинно, что Сам Бог послал нам этих людей, — отвечал отец Даниил.
Проходить ей всегда приходилось мимо избы дьячка; и в этот день она шла обычным путем и, завидев дьячиху, низко ей поклонилась.
— Не долго уж вам тут шляться да батюшкины пороги обивать! — проворчала дьячиха.
Ириша остановилась и с изумлением посмотрела на нее.
— Теперь ведь мы уж знаем, кто вы такие! Шила в мешке не утаишь…
— Что мы тебе сделали? — проговорила Ирина.
— Что же Сердобольная может сделать кроме добра? — насмешливо проговорила дьячиха и, хлопнув калиткою, ушла к себе во двор.
У Ирины Ивановны ноги подкосились, а сердце заныло совершенно так, как оно ныло четырнадцать лет тому назад в Москве, перед их бегством. Она увидала перед собою еще более ужасный кровавый призрак. Странник Ерема ежегодно ходил к ним и рассказывал такие ужасы!..
Прежде бояр казнили за крамолу, а теперь опричники, под видом охранения спокойствия царя, хватали направо и налево и людей казнили зря.
Придя домой, Ирина тяжело опустилась на лавку подле Насти, что-то вышивавшей у небольшого окна.
— Что с тобой, мама? На тебе лица нет, — сказала Настя.
— Боюсь, Настя!
— Да чего же нам-то бояться, мама? Живем мы далеко, живем смирно, никого не обижаем…
— А все-таки я боюсь… Дьячиха что-то странное говорила мне…
— Дьячок уж с неделю, как в Москве.
Всю эту ночь Ирина глаз не могла сомкнуть и страх свой передала своему добродушному мужу.
— Ничего мы не сделали, — говорил он, — чего же нам бояться?
— Разве берут только виновных? — продолжала Ирина. — Ты вот что подумай: если бы опричники никого не хватали, так ведь им могли бы сказать: зачем вас содержат из царской казны? Вот они и хватают направо и налево, и все больше людей, ни в чем неповинных.
— Ну, будь, что будет? — отвечал Петр, — не уезжать же нам отсюда? Здесь нам было хорошо, здесь мы были счастливы и покойны и теперь постараемся быть покойны.
— Не могу!.. — отвечала только Ириша.
Вот этот день прошел спокойно, а на следующий батюшка начинал сенокос и, лишь стало светать, он взял с собою работника, Андрюшу да Ваню с Настей и отправился с ними версты за три. Ирина ушла в ближайшее село, откуда за нею приходили и позвали ее к умирающей, а Петр остался один и готовился к сенокосу.
Он сидел на лавочке у ворот и чинил грабли. Нельзя сказать, чтобы на душе у него было покойно, хотя по привычке он мурлыкал песенку. День был такой хороший, что и матушка вышла на улицу и, издали кивнув ему, тоже села у ворот.
Вдруг вдали, со стороны большой дороги, послышался топот. Такое непривычное явление не удивило, а сразу испугало Петра. Отряд человек в десять с криком и побрякиваньем прямо подъехал к матушке.
— Где тут живет Петр Шибанов? — спросил у нее один из опричников.
— Я такого не знаю, — ответила перепуганная попадья.
— Да вон он сидит у ворот, — сказала, как из земли выросшая, дьячиха, — вон, что чинит грабли-то!
Грозный отряд вскачь пустился к ошеломленному Петру.
— Ты Петр Шибанов? — крикнули ему опричники.
— Нет! — твердо отвечал Шибанов.
— Вяжи его! — приказал старший, — там разберут, кто он такой!
Петр был опрокинут, связан и положен на выведенную с его же двора лошадь.
В то время, как одни опричники связывали Петра, другие бегали по его дому и искали денег, так как дьячок сделав донос, что у них проживал какой-то неведомый человек, прибавил, что у этого человека есть деньги. Однако, опричники, перерыв сундуки, ничего не нашли; да и трудно было найти, потому что почти все оставшиеся деньги Шибановы зарыли в огороде, под кустом малины, а нужные деньги они держали зарытыми под полом в бане.
Шибанов рад был, что его взяли в отсутствии жены. По крайней мере он не видел ее отчаяния, да и кроме того, он боялся, чтобы и ее злодеи не захватили вместе с ним, а детей могли просто перебить.
Попадья, не смея перевести духа от испуга, проводила глазами несчастного Петра и села на прежнее место ждать возвращения Ирины. Много часов просидела она, забыв и о еде и обо всем, как вдруг увидела вне себя бежавшую Ирину. В деревне, где на ее руках умерла больная, она уже услыхала, что в Береговом были опричники и кого-то увезли.
— Дети? — крикнула Ирина.
— На сенокосе, — отвечала рыдавшая попадья.
— А… муж? — чуть слышно добавила несчастная.
Ответа она не получила и по лицу матушки все угадала. Она, спотыкаясь, пошла домой, где увидала полный разгром. Но не в вещах, не в деньгах тут было дело, а в человеке, которого она любила и который теперь для нее погиб! Она знала очень хорошо, что Петр, даже в помыслах неповинный, теперь погиб.
Ирина упала ниц на пол и точно замерла. Она не слыхала, как ее прыскала водою матушка и как она вместе с работницею положила ее на постель, где вечерком и застали ее дети.
Ерема
Но не такая была Ирина, чтобы позволить себе захворать и лежать в бездействии в такое трудное и тяжелое время. На другой день она была уже на дворе и складывала сено, привезенное работником во двор для просушки. Бежать в Москву и узнавать что-нибудь о муже было бесполезно. Что могла она сделать? Она могла только погибнуть с ним и оставить детей сиротами. На это она не имела никакого права и знала очень хорошо, что Петр не одобрил бы этого.
Прошло несколько дней. Сенокос у них подвигался очень плохо и у всех точно руки опускались.
В это самое время пришел к ним странник Ерема и когда Ирина рассказала ему, как было все дело, он опустил голову и долго сидел молча.
— Отдохну сегодня, а завтра пойду в Москву, — сказал странник, — там что-нибудь узнаю.
— Батюшка Еремушка! — говорила Ирина, — иди, разузнай! Есть у меня там близкий человек, в стрельцах, — не знаю, жив ли! — Федор по имени и Козел по прозванию. Службу он нес в царских палатах и всегда мог разузнать, что нужно. Найди ты его, родной, и скажи ему, что, ради памяти моих родителей, прошу я его узнать все и пособить мне.