Страница 32 из 43
Интересно, он хоть когда-нибудь умолкает? Вздохнув, ставлю перед ним последний кусок пирога на тарелке, а рядом — печать. Как по мне, так идеальный, отлично подходящий для нашей атмосферы натюрморт.
— Это тебе, — говорю, — Дальше сам решай.
О, как у него глазищи загорелись — чисто фонари. Жуткое зрелище, если разобраться! Сквозь пальцы пробились когти, он схватил подарок судорожно, намертво сжав, а после уставился на меня. И вот не скажу даже, на кого так смотреть можно: на благодетеля или злейшего врага, прирезавшего всю семью до пятого колена.
— Решать, — сказал он, и голос отчего-то вдруг остался только один, на удивление красивый и бархатистый, — Ты даешь мне право выбора?
— Конечно, — смотрю на него, как на идиота. И чего так разнервничался?
— И ничего не потребуешь, не прикажешь? Не знаю там — выполнить желание, быть на твоей стороне, любить только тебя до конца времён?
— Смысл? Сам решишь, где тебе быть, не маленький. А я даже сама толком не знаю, какая сторона тут — моя; всего лишь передаю тебе подарок. И только посмей заикнуться о каких-то там посланцах — стукну!
Он рассмеялся и на миг склонил голову, пряча блеск глаз. Его облик вдруг поплыл, и я уже видела перед собой мужчину в очень чудного покроя черном сторогом костюме — смуглого, черноволосого и темноглазого, весьма симпатичного, между прочим.
— Дура ты все же, — сказал он, — Совершенно замечательная, но — дура.
— Спасибо, запомню! Скажи лучше: ты нам поможешь в намечающейся заварушке, или у тебя теперь свои дела? Я же правильно понимаю, что эта побрякушка…
— Моя свобода? Ключ от моего вечного проклятия? Все верно. Но не только она, но и слова… Ты можешь сам решать. Кто только за тысячи лет не призывал меня! Молодые и старые, мужчины и женщины, и каждый считает себя настолько уникальным и непризнанным, одиноким и нелюбимым, непонятым, что прямо в полёте насрать не на кого! И потом они пользовались моими дарами, загоняли себя в иллюзорные замки и там жили, постепенно становясь одним из моих голосов. И ни один тупой скот за столько лет даже не удосужился спросить, чего хочу я!
Я аж голову в плечи втянула, так у него прочувственно получилось.
— И чего ты хочешь? — спрашиваю чуть нервно, ничего хорошего заранее не ожидая.
— В отпуск, — сообщают мне радостно, — И чтобы никакой работы и никаких идиотов. На безлюдный остров! Но пирог сойдёт для начала. И да, поучаствую я в этой вашей заварухе. Я, между прочим, очень похожую в одном из параллельных миров даже предсказать помог!.. О, чернчика. Вкусно!
— Э… Легион, а что там, в том твоем предсказании?
— О, оно гениально, как и все, чего касался мой разум! Вот, например: "…увидел жену, сидящую на звере багряном, преисполненном именами богохульными, с семью головами и десятью рогами; и на челе её написано имя: тайна"
— Эм, — кашляю, — Слушай, Легион, не могу не спросить: а что вы с тем колдуном, тебя вызвавшим, выпили перед написанием этого эпохального труда?
— Ну, пили, и что? Творца каждый обидеть может, а я старался!
— Ладно-ладно, — я аж руками замахала, — Замяли, чудное пророчество, спасибо. Но услуга, которая мне понадобится от тебя, несколько иного рода. Слушай…
— Для меня у тебя не осталось пирога? — голос, полный очень путанных эмоций, отвлекает меня от созерцания кошачьей драки: Лу и Ло активно делили опустевшую коробку из-под овощей.
— Нет, — говорю, чувствуя руки у себя на плечах, — Весь до крошки съели.
Он усмехнулся и вдруг сел передо мной на стол — чисто парадное блюдо.
— Хочу, чтобы ты смотрела только на меня, — тянет насмешливо, — А ты сегодня только и делаешь, что прячешься: отослала в сад домовых, отогнала призраков, Бонни вообще в комнате запечатала — а у него, бедняжки, тонкая душевная организация! И у меня тоже, кстати. Я, может, умру от тоски — вот прямо сейчас.
— Ай-ай… — округляю глаза, — Прости, милый, я реабилитируюсь — куплю бедняжке Бонни мясца побольше, а тебе помассирую спинку. Но в целом — что не так? Это же наш дом, могу делать, что хочу! У нас же, вроде как, любовь? Или ты мне не веришь? Какие же отношения без доверия!
Надуваю губы в притворной обиде, только чтобы не заржать. В его глазах тоже вспыхивают весёлые искры, точно отсветы костра, и впервые за все это время мне действительно кажется, что мы вернулись в прошлое.
— Говорит та, кто однажды украл мои божественные регалии, — складывает руки на груди и скалит зубы. Ну-ну!
— Не украла, а позаимствовала! И вообще, нечего было совращать моих жриц. Четверых сразу! Мы были в ссоре, Тари, но это было за гранью — вот что я тебе скажу.
— То есть, я тебе того королька-садовника припомнить не должен?
— Вот не надо! Он совершенно точно был один, и к твоим жрецам отношения не имел!
— Зато он имел тебя!
— Мы с тобой тогда были в ссоре, потому что ты, точка. Напомнить тебе того чокнутого дудочника, который чуть не утопил полгорода в реке? А все твои эксперименты: что будет, если сделать флейту из рога божественной лани и подарить смертному. Тьху! Этот псих, говорят, до сих пор по свету шляется, уже на другой мир перешёл и даже в тятином гримуаре был описан, как опаснейший вид музыкальной нечисти!
— Никакая он не нечисть, мы с ним тогда замечательно поговорили о жизни.
— То есть, пожаловались друг другу на баб?
— Не без того. Но мне припомнить, что ты перед тем хитростью посадила своего человека на пост верховного жреца?
— Подумайте только! Да, я обыграла тебя в нашем вечном соревновании — чей протеже сядет в это кресло.
— Ты играла нечестно!
— Сказал мне бог жульничества и лжи.
Замерли, сидим, смотрим друг на друга. Кто захохотал первым, вспомнить не могу, хоть убейте, но смешно было — до слёз.
— Хорошая тактика, — говорю, отсмеявшись, — Получше предыдущей.
— Не веришь мне?
— Нет, конечно! Что я, совсем идиотка?
Меряемся взглядами, но нам больше не надо притворяться страшным демоном и испуганной служанкой, отчего роли немного сбиваются. Первым отступает, как ни странно, Тари — усмехается как-то горько и проводит невесомо кончиками пальцев по моим губам.
— И не расскажешь, что задумала? — спрашивает.
— Так будет неинтересно, — улыбаюсь, — Но я помогу тебе. Не сомневайся!
— Просто убей Наместника, — сказал он мягко, — Тогда печать расшатается, и…
— … и сюда хлынут орды тварей, подчиняющихся Императору Запада. Ах, как я могла забыть? Это же ты; всегда умел повелевать, этого у тебя не отнимешь. Давно ты это задумал?
Щурится нашкодившим котом, как всегда, когда я ловила его на какой-то шалости.
— Незрячий получит по заслугам, — отвечает он холодно, — А я буду свободен, и у меня снова будет все — и эта степь, и власть, и ты. И поверь, что бы ты там ни думала обо мне, я брошу к твоим ногам все, что ты пожелаешь. Тебе будут поклоняться, приносить дары и жертвы, сила твоя возрастет многократно, а любой приказ станет непреложным законом…
- Ох, хватит, — даже смеюсь от такого, — Ты же не думаешь впрямь, что мне это нужно?.. Я давно уже не та богиня, милый, и не хочу снова ею становиться — можешь поверить, уж точно нет.
— Тогда чего ты хочешь?
И взгляд такой — пробирающий до самой глубины души, будто ему действительно важен мой ответ, как ничто другое.