Второе дно

Эмоции отключились, оставив взамен сухую сосредоточенность.

Лодка, возможно, была одной сплошной уликой, но я безжалостно усложнила работу следствию, разметав тряпки по сторонам. Вода все прибывала, словно желая помочь. Волны плескались на уровне верхней ступени, но я все равно не могла бы объяснить, как сумела втащить крупного мужчину на веранду. Должно быть, тихая паника, запертая в клетке профессионального самообладания, придавала сил.

Бессознательное тело заняло почти все свободное пространство от скамейки до стены. Оценив фронт работ, я поняла, что тихая паника в любой момент рискует перерасти в очень даже громкую, и поспешила за чистой водой, пока это не произошло.

Спокойно. Наверняка там больше крови, чем ран. Не может быть, чтобы…

Отбросив мысли, я обернула руку чистой ветошью и попыталась убрать монету с левого глаза. К моему ужасу, за ней потянулось веко, приклеившееся на высохшую кровь, но, стоило оставить кошмарное подношение в покое, как оно само скатилось на доски веранды. Я брезгливо отодвинула монетку носком домашней туфельки и взялась за вторую.

Прилетевшая альциона некоторое время сосредоточенно наблюдала за тем, как я отмываю и осматриваю тело, а потом издала резкий протяжный свист. Я еще раз протерла багровую дорожку на щеке, убедилась, что кровь и не думает останавливаться, деловито прижала к порезу заранее приготовленную примочку и только потом подняла глаза.

У птицы был чрезвычайно скептический вид. Конечно, я не далее как утром рассказывала ей, что ради собственной безопасности должна оставаться в стороне, но…

— Это я приказала ему сделать все, чтобы найти принца самостоятельно, — хриплым голосом призналась я. — Он был под чарами, а я неправильно подобрала слова. Я хотела, чтобы он не впутывал меня, а не сделал все в одиночку! Но он, похоже…

Из-за левого плеча веяло холодом и любопытством. Альциона молчала, не то переваривая мое покаяние, не то прикидывая последствия.

Тао вдруг со страшным сипом втянул в себя воздух, приоткрыл глаза, моргнул и строго потребовал совершенно ясным голосом:

— Мисс Блайт, прекратите мне сниться. Вы отвлекаете меня от… — он замолчал, силясь вздохнуть снова, — и зашелся кашлем.

— Это я ему приказала, — жалобно повторила я, чувствуя, как внутри рушится последний барьер.

Глаза Тао закатились, голова беспомощно перекатилась набок, и из уголка рта протянулась маслянисто поблескивающая дорожка.

А я бросила бесполезные примочки и поднялась на ноги.

Альциона предостерегающе свистнула, но я уже метнулась в дом, белкой влетела по лесенке на чердак и принялась суматошно перебирать газетные свертки. Птица досадливо гаркнула на меня и потянула когтями за накидку, разворачивая к нужному месту.

Я благодарно кивнула, тут же растеребив газету. Шерстинки с бока Хима и следы его копыт я израсходовала, вынудив коня забыть об осторожности и победить в скачках, — но у меня все еще оставался белый платок, которым я вытерла чашку мистера Кантуэлла, его волосок и отпечаток ботинка. Этого вполне могло хватить, если бы я успела заручиться согласием Кристиана, — но у меня не было ни времени разыскивать его, ни желания объяснять, что именно я собиралась сделать.

Поэтому я обернулась, окинув альциону оценивающим взглядом, а она тотчас понятливо уселась на старый сундук с ветошью и сложила крылья.

— Явись, обещанная, нерожденная! — произнесла я и, зажмурившись, вытянула левую руку перед альционой. — Явись, кость от моей кости, плоть от моей плоти!

Альциона прицелилась и больно клюнула меня в предплечье. Она делала это отнюдь не впервые, но я все равно вздрогнула, когда клюв рассек кожу и по руке потекла кровь. Птице хватило бы и пары капель, но у нее отчего-то никогда не получалось сделать все аккуратно — и я привычно заляпала пол.

А альциона взмахнула крыльями, на мгновение взмыв в воздух. Что будет дальше, я знала несколько лучше, чем требовалось для сохранения здравого рассудка, и потому быстро зажмурилась и заслонилась руками — но все равно успела увидеть, как во все стороны полетели цветные перья и нежный пух, словно кто-то взорвал изнутри перьевую подушку. Птица заверещала так отчаянно, что у меня зазвенело в голове, — и вдруг смолкла.

Когда я рискнула отнять ладони от лица, настороженная тишиной, вместо альционы на сундуке сидела маленькая девочка — и сегодня я взглянула на нее другими глазами.

Раньше мне всегда казалось, что больше всего она похожа на меня. У нее был мой овал лица, мои пухлые губы и узковатый прямой нос, фамильные кисти рук и сердито нахмуренные брови. Этих черт оказалось вполне достаточно, чтобы мне чудилось, будто я смотрю на свою детскую фотографическую карточку, и на различия я не обращала особого внимания.

Но сегодня они вдруг обрели вес, плоть и кровь.

Густые темные волосы, прямые и жестковатые на вид. Оттенок кожи, близкий к белому, но все же заметно смуглее, нежели обычно бывает у вайтонок. И — вишенкой на торте — тяжелый взгляд беспросветно черных глаз.

Я сглотнула и отступила на шаг.

— Веди, — совершенно не детским голосом приказала девочка, с птичьей грацией соскользнув с сундука. Роскошное черное платье с ярко-голубой отделкой задралось, на мгновение обнажив босые ступни, и даже их форма показалась мне мучительно знакомой.

Но я отодвинула эти мысли на задний план и, развернувшись, направилась обратно на веранду, прижимая к себе газетный сверток. Девочка-фамилиар шла след-в-след за мной, не отставая больше, чем на три шага.

Тао по-прежнему лежал на досках веранды. Окровавленный, избитый, нагой, бессознательный… у меня пересохло во рту. Кажется, этот человек и на собственных похоронах будет выглядеть интересно и угрожающе, как большой хищник, только притворяющийся мертвым, чтобы незадачливая добыча сама подобралась ближе, обманувшись его неподвижностью.

— Его похороны будут довольно скоро, если не поторопишься, — хладнокровно напомнила девочка и протянула руку. — Давай.

Я спохватилась и протянула ей платок. Девочка взяла его и переступила через тело Тао, словно через какой-то неодушевленный предмет, и замерла, выжидательно уставившись на меня.

Волосок Кристиана был всего один, и его пришлось порвать пополам. Я щелкнула зажигалкой, девочка просто резко выдохнула — и в воздухе повис тошнотворный запах паленого.

— От одной матери, от одного отца, — в унисон зашептали мы, поводя руками вдоль бессознательного тела. Волосок давно прогорел, но из наших ладоней все струился и струился темно-серый дым. — Единой волей скованы, единой целью связаны, единой силой напитаны…

Шепоток был длинным, нескладным, но каждое слово отдавалось эхом в опустевшей голове и разносилось далеко над водой, как самый отчаянный из всех криков. Тао будто оцепенел; дым укутывал его непроницаемым одеялом, не давая вздохнуть — но он и без того давно уже не дышал.

А дым над верандой неспешно стал принимать очертания мужской фигуры, такой похожей на ту, что лежала на нагретых солнцем досках — и все же немного иной. Другая манера держаться — чуть более высокомерная, чуть менее скованная; черты лица мягче, разрез глаз куда ближе к вайтонскому, нежели у Тао, губы — уже и бледней. Руки, привыкшие к элегантной трости, а не к тяжелому пистолету; натренированные бедра и иной разворот плеч…

Когда силуэт Кристиана стал более чем узнаваем, а дым над Тао начал редеть, я с хрустом надломила отпечаток следа.

— …ты здоров, а брат при смерти, — подхватила безымянная девочка и с силой, которой никак не могло быть в мягких детских ручках, разорвала платок. — Пусть от тебя к нему…

Дымный силуэт пошатнулся, неуверенно уставившись перед собой, еще не до конца поверив организму, который вдруг решил его подвести, и оперся обо что-то. Я снова хрустнула отпечатком следа, и тихому шелесту сыплющегося песка завторил треск рвущейся ткани.

Дымная рука взмыла к призрачной груди, беспомощно прижала пальцы к ребрам. Силуэт приоткрыл призрачный рот, судорожно вздохнул раз, другой — и рухнул вниз, расплылся темно-серым облаком, тотчас развеявшимся на морском ветру, обнажая окровавленную мужскую фигуру на деревянных досках.