Страница 7 из 19
Это был удачный ход. При упоминании о золоте глаза Гондофара зажглись алчным огнем.
– У нас говорят: каждый смотрит в свой карман. Но я поступлю как добрый сосед, Герай не останется в накладе. Когда ты вернешься, мы обсудим размер пошлин.
Аудиенцию пора было заканчивать. Гости поблагодарили царя, после чего в сопровождении стражников отправились в предоставленные покои.
Как только их шаги смолкли, в опустевший зал вошел воин, молча встал за спиной Гондофара. Тяжелый, такой же, как у отца, взгляд из-под густых бровей, борода заплетена в толстую короткую косу, а обритое темя иссечено ритуальными шрамами.
Не оборачиваясь, царь задумчиво произнес:
– Боги снова помогают нам. Купцы из Эрши[42] сообщили, что Герай серьезно болен и долго не протянет. Такой момент упускать нельзя. Оба наследника у нас в руках…
Лицо Гондофара вдруг стало жестоким, казалось, он решился.
Искоса взглянув на сына, резко бросил:
– Вот что, Пакора, через пять дней игры. Подумай, как помочь младшему щенку неудачно свалиться с лошади. О старшем я позабочусь сам. Путь до Андхры неблизкий, по дороге всякое может случиться. Это мои земли! Когда Герай умрет, наследовать трон будет некому. Начнется борьба за власть, мы воспользуемся неразберихой и нападем первыми. А пошлины… Завладев Кушаншахром, я получу неизмеримо больше.
– Отец, ты дал слово…
Гондофар затрясся от бешенства и грохнул кулаком по столу. С перекошенным лицом, глядя снизу вверх на сына, заорал:
– Кто ты такой, чтобы попрекать меня? Слово – это оружие. Дал его – прикрылся как щитом, а забрал – все равно что всадил меч в грудь врага. В бою все средства хороши! Ты мой наследник, подумай, кем ты хочешь стать – данником Артабана и Герая или хозяином земель от Синдха до Сырдарьи, с которым будут считаться.
Пакора выслушал тираду отца с каменным выражением лица.
Отпустив сына движением руки, царь грузной походкой усталого человека отправился в спальню.
4
Спустя два дня Тахмурес отправился в путь.
– Гость до трех дней дорог, – сказал он, прощаясь с Гондофаром.
Царь выписал посольству дорожную тамгу, но почетный конвой не предложил. Он не стал задерживать кушан: чем раньше те покинут пределы столицы, тем скорее он сможет осуществить свой план. Перспектива разделаться с сыновьями Герая, чтобы после его смерти захватить земли по правому берегу Амударьи, пьянила лучше вина, возбуждала до дрожи, до сердцебиения, наполняла восторгом. Скоро все несметные богатства Кушаншахра достанутся ему, потянутся в Бактру караваны с самоцветами, нефритом и лазуритом…
В последний перед играми день Куджула и Октар с рассвета находились в царской конюшне, где для их лошадей выделили стойла. Помещение отличное: светлое, с высоким потолком, переборки из дерева, пол устлан сухой просяной соломой.
Куджула проводил здесь почти все время после приезда, ухаживая за гнедой аравийской кобылой и караковым степным тарпаном.
Аравийка из далекого Неджда была хороша: с красивой сухой головой, широкими ноздрями и выпуклыми, полными огня глазами. Наклоненные назад лопатки, косые бабки, тонкие крепкие ноги – казалось, природа создала ее специально для стремительного изнуряющего бега. Ни один рысак не мог сравниться с ней в быстроте и выносливости. Единственный недостаток – боялась воды, похоже, натерпелась страха, пока арабы перевозили ее на утлой тариде[43] через Персидский залив.
Тарпан был пониже в холке, жилист, с короткими сильными ногами, а главное – норовист и буен, подпускал к себе только Куджулу. Плотный, приземистый – не красавец, зато на таком сподручней подхватывать с земли тушу козла. Его специально готовили для бузкаши – козлодрания – и не выхолащивали, чтоб был злее.
Конь для бузкаши – это всегда особый конь, надежный и сильный, поэтому ценится очень высоко. Он не отступит под напором соперников, вынесет хозяина из любой свалки, может с места рвануться в карьер и мгновенно развить бешеную скорость. Хозяин никогда не позволит сесть на такого коня постороннему человеку, женщине или ребенку и ни за что не станет использовать его для домашних работ.
Любой взрослый тарпан – это, по сути, выродок, урод с железным здоровьем. Лишь каждый десятый дикий жеребенок доживает до пятилетнего возраста. Остальные гибнут от стужи, непогоды, бескормицы и волчьих зубов. Но зато какой боец! Если тарпан выжил в степи – ему не страшны никакие невзгоды, он вытерпит все.
Сначала Куджула по очереди «проехал» обоих коней по двору – то шагом, то рысью. Потом отвел к Балху, где на мелководье очистил стрелки и роговицу копыт от грязи деревянным ножом, обмыл копыта и берцы, а затем полностью окатил водой из бурдюка. От удовольствия тарпан заржал, подняв морду к небу… и похотливо покосился на стоящую рядом кобылу. Куджула со смехом потрепал его по жесткой торчащей гриве. Пришлось развернуть жеребца в сторону, чтобы отвлечь, пока тот не забаловал. Неподалеку Октар соломой обтирал двух бактрийских скакунов. Купать лошадей не стали, вода еще холодная.
В конюшне, разумеется, имелось все необходимое: скребницы, суконки, крючки для чистки копыт, банки с мазями, костным салом и прочее. Чувствительная кожа аравийки не терпела грубого ухода, поэтому он чистил ее конским хвостом, а не щеткой. С тарпаном дело обстояло проще – недавно объезженный трехлеток был покрыт волнистой, почти курчавой шерстью, так что не боялся никаких скребниц.
Разведя коней по стойлам, Куджула напоследок каждому положил на подошву копыт свежего коровьего навоза, а сверху обмазал смесью из желтого воска, сажи и дегтя. Зачерпнул из яслей овса, пожамкал в руке, понюхал. Хорош: с тонкой, ровной и блестящей шелухой, при разломе белый, не пахнет. Еще раз подошел к гнедой, ласково и довольно похлопал по крупу – готова!
Наконец наступило новолуние.
На рассвете за стеной шахристана загрохотали литавры, послышались призывные крики, а затем громкое хоровое пение. Ворота распахнулись. Оттуда вывалилась толпа мобадов в фетровых шапочках и длинных белых рубашках, подпоясанных священным поясом кусти. Они облепили створки ворот, заполнили всю площадь, размахивая пучками ивовых прутьев и расталкивая зевак.
Когда путь был расчищен, показалась торжественная процессия эрбадов.
Жрецы шли в окружении барабанщиков, которые охаживали ладонями подвешенные на шею цилиндрические дамамы и прижатые к боку, похожие на огромные чаши томбаки, виртуозно били в большие плоские дафы.
Сазандары цепляли ногтями струны грушевидных тамбуров и дотаров, водили смычками по струнам каманч, извлекая из них тончайшие звуки, которые сливались в затейливую, пронзительную мелодию.
Духовые деревянные неи издавали чарующее жужжание – словно где-то над головами кружится огромный пчелиный рой. Музыка завораживала, гипнотизировала, проникала в самое сердце.
Праздничная процессия, состоящая из священников и знати, двигалась от храма Артемиды-Анахиты к предместьям. Впереди вышагивал Мобад мобадов в длинном белом одеянии и высоком остроконечном колпаке с башлыком. Двое эрбадов держали над его головой привязанные к шестам страусовые перья, через каждые несколько шагов торжественно и строго выкрикивая: «Дастур! Дастур![44]»
В центре толпы четверка волов тянула украшенный дорогими тканями помост на колесах с большой деревянной фигурой Анахиты. Богиня плодородия была изображена обнаженной, лишь на голове возвышался круглый колпак, с которого на спину свешивался длинный шелковый шлейф. Руками она поддерживала маленькие груди, перетянутые лентой с золотыми бляшками и стилизованной маковой коробочкой в центре перекрестия.
Толпа росла по мере продвижения по рабаду, сквозь сады, мимо эргастериев, искусственных прудов. В нее вливались горожане, паломники, жители окрестных сел. Бактрийцы, греки, чужеземцы… Народ радовался празднику, предвкушая конные игры.
42
Эрши – древнее название современного узбекского города Коканд.
43
Тарида – арабское парусное судно для перевозки тяжелых грузов, в том числе лошадей, которых на борту помещалось до сорока голов; существовали также гребные тариды.
44
Дастур – букв. «облеченный властью», один из титулов верховного жреца бехдинов.