Страница 11 из 19
Иешуа поднялся. Молодые люди обнялись.
С этого дня между ними установилась прочная дружба. По просьбе Куджулы иудею дали пропуск во дворец, и он заглядывал к другу по вечерам, когда был свободен от работы. Иногда Куджулу отпускали под присмотром стражника к Балху, чтобы искупать лошадей. Друзья плескались вместе с конями в прохладной коричневой воде, а потом сидели на песчаной отмели, греясь на солнце.
Иешуа рассказывал Куджуле о том, как оказался в Хагматане. О полном опасностей пути из Иерушалаима в Тадмор. О трудностях, с которыми каравану пришлось столкнуться в пустыне Эш-Шам. О древней величественной реке Евфрат и греческом городе Селевкия-на-Тигре.
Кушану казалось, будто он вместе с ним ходит по базару в Дамесеке, вдыхая сладковатый аромат благовоний и пряный запах специй. Или устало бредет по берегу Евфрата, слушая шелест рогоза и плеск воды. Вдыхает наполненный пылью горячий воздух пустыни, взбирается по горным откосам, отмахивается от полчищ саранчи среди скал…
История о том, как караван иудеев преследовали дэвы, показалась ему невероятной. С ним еще никогда не происходило ничего сверхъестественного, поэтому он недоверчиво слушал, как духи принимают человеческий облик, чтобы навредить жертве или даже погубить ее.
– Ну так что… эти дэвы – «шедим», как ты их называешь, – больше тебя не трогали?
– Ты знаешь, открыто они не появляются, но я часто чувствую их присутствие – как сырым ветром вдруг обдаст, аж мурашки по коже. Бывает, внутри будто струну натянули до предела, а из рук все валится. Я тогда начинаю молиться, и морок проходит. Иногда странный человек на улице покосится исподлобья, потом отвернется и уходит… Злое лицо торговки на базаре – вроде бы ничем не отличается от многих, но ты ощущаешь ее пристальный взгляд, кажется, она смотрит сквозь толпу только на тебя. Или вдруг острое чувство – нельзя поворачивать за угол. Остановишься – тут же в стену врезается колесо от арбы, и ты понимаешь: стоило сделать шаг, и все – увечье или смерть. Мне кажется, что гибель Лавана тоже не была случайной.
– Тебя кто-то предупреждает?
Иешуа досадливо сжал губы. Несмотря на доверительные отношения между ним и Куджулой, он еще не был готов открыть другу самое сокровенное: способность слышать голоса и разговаривать с ними. Еще помнилось озадаченное выражение на лице Эзры, молодого погонщика, когда Иешуа неосторожно проговорился. Это было в начале пути из Иерушалаима по Дороге горы в Дамесек. Тогда Иешуа был бесхитростным подростком, который не понимал: то, что для него является привычным и обыденным, другим может показаться странным, необъяснимым, пугающим. Теперь он молодой мужчина и знает, что есть вещи, о которых не должен знать никто, или почти никто. Врать другу он не хотел, а правду сейчас сказать не мог, поэтому пришлось уйти от ответа.
– Давай отложим этот разговор.
– Да ладно, – отмахнулся Куджула, – не хочешь рассказывать, не надо.
2
На второй день пути отряд Тахмуреса заночевал в предгорьях Паропамиса. Пока воины расседлывали лошадей, командир стоял по колено в ковыле, глядя на вставшую перед ним на дыбы землю. Он знал: чтобы пересечь эту горную страну, потребуется не меньше двух недель. А еще он знал, что истинное лицо гор – не такое. На границе со степью горы покорно стелются невысокими однообразными холмами, успокаивают ясным лазорево-голубым небом, пологими откосами, зеленым редколесьем…
Но стоит углубиться в эти обманчивые, предательские складки, оказаться на окруженной кручами тропе, как они покажут свою власть над беспечным путником. Зальют ливнями, завалят оползнями, заморозят холодом ледников.
На голом волнистом косогоре ютилась деревушка. Сакли без крыш, сложенные из разномастных кусков песчаника, жались друг к дружке, почти сливаясь с коричневыми скалами. Щели между камнями были грубо промазаны глиной. Лишь струйки дыма выдавали в нагромождении обломков жилище человека.
На закате Тахмурес взял с собой двух воинов и вскарабкался по оползню наверх. Раздался свист, после чего от ближайшей хижины навстречу метнулся бактриец с копьем в руке. Он явно следил за непрошеными гостями из темноты норы, не показываясь, пока те не вошли в деревню. Со всех сторон уже бежали соплеменники, держа наготове оружие – копья и длинные, похожие на сабли, ножи.
Кушан поднял руки в приветствии, открытые ладони говорили о мирных намерениях. Узнав, что чужаки ищут проводника, бактриец с заросшим до самых глаз лицом завел их в дом.
Обстановка жилища оказалась более чем скромной: сложенный из камней очаг, тростниковые курпачи[52] на земляном полу, сверху шкуры, под которыми прячутся женщины и дети. Полки из связанных лыком жердей, забитые горшками и мисками, довершали убогое убранство. Лачуга топилась по-черному, поэтому едкий дым кизяка, не успевая вылететь через отверстие в крыше, резал глаза.
В саклю набились мужчины в коричневых тарбанах[53]. Все вместе, и кушаны, и бактрийцы, расселись на циновках возле очага. Только между костром и ближней стеной никто не сидел – там было место духов клана. Из темноты на гостей неподвижным свирепым взглядом уставился деревянный истукан с измазанным жиром лицом. Его раскрашенные глаза казались живыми.
– Вы кто? – спросил хозяин на странном, но понятном языке.
То, что горцы доверили ему вести переговоры с гостями, свидетельствовало о его высоком положении в общине. Скорее всего, он являлся джастом – старостой селения. – Посольство Герая, – ответил Тахмурес.
Фарсиваны одобрительно зашумели, закивали головами. Джаст собрал бороду в кулак и задумался.
Затем изрек:
– Герай враг Гондофара, а значит, друг оракзаям. Наши предки тоже когда-то пришли сюда из Таримской долины, спасаясь от хунну. Мы проведем вас в Капишу[54]. Правда, пора сейчас неподходящая – в горах еще сезон дождей, так что нужно хотя бы дождаться полной луны.
– Времени нет. Неужели никак не пройти перевалы?
– Не знаю… – горец тяжело вздохнул. – Можно, но очень опасно. Я за вашу жизнь не дам и обола[55].
«Цену набивает», – догадался Тахмурес.
Он посмотрел на спутников. Те сосредоточенно молчали, хмурились, но никто не возражал командиру.
– Надо идти, сердцем чую… Гондофар так просто не отпустит. Вот, возьмите, это плата за помощь.
Кушан бросил на циновку кошель. Глухо звякнули золотые персидские дарики…
На рассвете отряд вышел в путь.
Дорогу взялся показывать сам староста, назвавшийся Мадием. Перед выходом он поставил условие – останавливаться на ночевку кушаны будут только тогда, когда скажет он.
Сначала предстояло пройти до конца долины, которая, словно лезвие ножа, врезалась в горный массив, а острием упиралась в поперечную гряду. Позади осталась плодородная Бактрийская равнина: поля хлопчатника, бахчи с дынями и арбузами, абрикосовые сады, миндальные рощи.
Вокруг высились холмы Паропамиса, безжизненные, коричневые, кое-где у самых верхушек еще покрытые белыми пятнами снега. Каменистые откосы были испещрены поросшими мятликом и полынью кочками, между которыми торчали редкие стебли осоки, будто выросшие здесь по недоразумению. По светло-бурым осыпям, цепляясь за малейшую неровность, карабкались кусты терескена.
Долина резко закончилась у отвесной стены.
Вскоре отряд вошел в узкое ущелье. Свет померк, воздух сделался сырым, словно люди спустились в склеп. Всадники двигались по узкой тропинке вдоль шумевшей на дне теснины темно-свинцовой речки.
Вокруг вздымались вертикальные кручи, расположенные настолько близко друг к другу, что проход сузился до двадцати локтей. Казалось, еще немного, и стены сдвинутся, ловушка захлопнется, раздавив крошечных людей вместе с лошадьми каменными створками вечности.
52
Курпач – восточная стеганая циновка из ткани, коврик.
53
Тарбан – чалма, платок, обмотанный вокруг головы.
54
Капиша – древний бактрийский город, во времена Александра Македонского носивший название Александрия Кавказская, современный афганский город Баграм.
55
Обол – мелкая древнегреческая медная монета, имевшая хождение по всей Передней Азии.