Страница 12 из 86
- Да, в форме, - сурово ответила Мария. - Но тебе нельзя с ним разговаривать.
- Почему?
- Господин Ланг запретил.
Я снял куртку, повесил ее и тут заметил, что пальто отца не висит на вешалке.
- А где отец?
- Он ушел.
- Почему мне нельзя разговаривать с дядей Францем?
- Он богохульствовал.
- Что же он сказал?
- Не твое дело, - строго отрезала Мария. И добавила со значительным и в то же время испуганным видом: - Он сказал: церковь - это сплошное надувательство.
Из кухни доносился какой-то шум, я прислушался и узнал голос дяди Франца.
- Господин Ланг запретил тебе говорить с ним, - повторила Мария.
- Но поздороваться-то я могу?
- Конечно, - неуверенно ответила Мария. - Быть вежливым - не грех.
Дверь кухни была широко открыта. Я подошел и стал навытяжку. Дядя Франц сидел со стаканом в руке, китель его был расстегнут, ноги он положил на другой стул. Мама стояла рядом, и вид у нее был счастливый и вместе с тем виноватый.
Дядя Франц заметил меня.
- А вот и маленький священник! - воскликнул он. - Здравствуй, маленький священник!
- Франц! - проговорила мама с упреком.
- А как надо сказать? Вот и маленькая жертва! Здравствуй, маленькая жертва!
- Франц! - повторила мама и с ужасом обернулась, точно ожидая, что из-за ее спины сейчас появится отец.
- Что тут такого? - крикнул дядя Франц. - Я сказал только правду. Разве не так?
Я застыл в дверях, все еще стоя навытяжку, и не сводил глаз с дяди Франца.
- Рудольф! - строго прикрикнула на меня мама. - Иди немедленно в свою комнату!
- Пустяки! - подмигивая мне, отозвался дядя Франц. - Оставь его на минутку в покое!
Он поднял свой стакан и, снова подмигнув, залихватским тоном, который мне так нравился, сказал:
- Дай ты ему хоть изредка поглядеть на настоящего мужчину!
- Рудольф, - повторила мама, - иди в свою комнату.
Я круто повернулся и пошел по коридору. Я слышал, как за моей спиной дядя Франц сказал:
- Бедный малыш. Согласись, это переходит уж всякие границы: принуждать его стать священником только потому, что твой муж во Франции...
Дверь кухни с треском захлопнулась, и я не расслышал продолжения. Ворчливым голосом что-то говорила мама, но слов я не разобрал, а после снова загремел голос дяди Франца, и до меня отчетливо донеслось: "...сплошное надувательство".
В этот вечер мы обедали немного раньше, так как отец должен был пойти в школу на собрание родителей. После обеда мы опустились в столовой на колени и прочли вечернюю молитву. Когда отец кончил, он повернулся к Берте и спросил:
- Берта, тебе не в чем покаяться?
- Нет, отец.
Он обратился к Герде:
- Герда, тебе не в чем покаяться?
- Нет, отец.
Я был старшим, поэтому отец оставлял меня напоследок.
- Рудольф, тебе не в чем покаяться?
- Нет, отец.
Он поднялся, и все последовали его примеру. Вынув часы, он посмотрел на маму и сказал:
- Восемь часов. В девять - все в постель!
Мама кивнула. Отец обернулся к толстой Марии:
- И вы тоже, сударыня...
- Хорошо, господин Ланг! - ответила Мария.
Отец окинул всех нас взглядом, вышел в переднюю, надел пальто, шарф и шляпу. Мы не трогались с места - он еще не разрешил нам разойтись.
Весь в черном, в черных перчатках, он появился на пороге столовой, и в свете лампы сверкнули его запавшие глаза. Он снова окинул всех взглядом и произнес:
- Спокойной ночи!
Раздались в унисон три "спокойной ночи!", затем с некоторым запозданием еще одно "спокойной ночи, господин Ланг" - Марии.
Мама проводила отца до входной двери, открыла ее и отступила, чтобы пропустить его. Ей полагалось особое "спокойной ночи" - только для нее.
Я уже минут десять лежал в кровати, когда в мою комнату вошла мама. Я открыл глаза и увидел, что она смотрит на меня. Это продолжалось всего мгновение - она сразу же отвернулась и погасила свет. Затем бесшумно закрыла за собой дверь, и я услышал в коридоре ее легкие удаляющиеся шаги.
Меня разбудил стук входной двери и тяжелые шаги в коридоре. Яркий свет ослепил меня, я заморгал, мне показалось, что отец в пальто и шляпе стоит около моей кровати. Чья-то рука встряхнула меня, и я совсем очнулся: передо мной был отец, весь в черном, неподвижный, с глубоко запавшими сверкающими глазами.
- Вставай! - раздался его ледяной голос.
Я взглянул на него, ужас сковал меня.
- Вставай!
Рука в черной перчатке с бешенством сорвала с меня одеяло. Я соскользнул с кровати и наклонился, ища туфли, но отец ударом ноги забросил их под кровать.
- Иди так!
Он вышел в коридор, подтолкнул меня вперед, затворил дверь моей комнаты, тяжело ступая, направился к комнате Марии, яростно стукнул в дверь и крикнул:
- Встать!
Затем к моим сестрам:
- Встать!
И наконец еще яростнее - если это было возможно! - забарабанил в дверь комнаты мамы:
- Встать!
Мария появилась первой, с бигуди в волосах, в зеленой рубашке в цветочках. Она со страхом глядела на отца в пальто и шляпе и на меня рядом с ним, дрожащего, босого.
Мама и обе мои сестры вышли из своих комнат, они щурились от света, растерянно оглядывались. Отец круто повернулся к ним:
- Накиньте пальто и идемте.
Он ждал их молча, не двигаясь, и когда они вернулись, зашагал в столовую. Все последовали за ним. Он зажег свет, снял шляпу, положил ее на буфет и сказал:
- Помолимся.
Все опустились на колени, и отец начал читать молитву. Огонь в камине давно потух, я стоял в одной рубашке на каменном полу, но почти не чувствовал холода.
Отец произнес "аминь" и поднялся с колен. Неподвижный, все еще в перчатках, он возвышался над нами, казался великаном.
- Среди нас здесь, - сказал он, не возвышая голоса, - находится Иуда.
Никто не шелохнулся, никто не поднял на него глаза.
- Ты слышишь, Марта?
- Слышу, Генрих, - слабым голосом отозвалась мама.
Отец продолжал:
- Сегодня вечером... на молитве... все вы слышали... я спросил у Рудольфа... нет ли у него в чем покаяться.
Он посмотрел на маму, и мама утвердительно кивнула головой.
- И вы все... слышали... все хорошо слышали... не правда ли... как Рудольф ответил... "нет"?
- Да, Генрих, - прошептала мама.