Хазарский пленник

— Враги всегда есть. Но сейчас не враждуем. Даже наоборот, император Византии зовёт нашу дружину, помощи просит. Там свои распри, не знаю, что ответить. Мне своя земля важней, свои дела нужно уладить. Единства нет, вот в чём беда. Нет единства в народе. Сами видели, находятся изменники, тянутся к деньгам, предают, готовы служить каждому, лишь бы разбогатеть.

— Византия? Дружину? — удивился Тугар. И повернул голову к Боняку: — Отец?

Боняк покачал головой, осуждая чужие интриги, и вздохнул:

— А нам ромеи писали другое, советовали спешить к городам. Напасть можно, пока дружины нет, много добра взять.

— Напасть? Кто писал? — живо заинтересовался Владимир. — А впрочем, какая разница. Видно хозяина, у них всегда хитрости, всегда подлоги. Жнёт, где не сеял, а собирает, где не расточал. Вы мне одно ответьте: хотите мира на наших землях, чтоб дружно стоять против подлости?

— А кто хочет войны да беды? Или есть выбор?

— Выбор всегда есть. Пристать к печенегам, сообща грабить? Тогда и стада не нужно, мешает стадо, бежать мешает.

— Знаем печенегов, — ответил Тугар. — Встречали.

И по лицам степняков стало ясно, что встреча не принесла половцам радости.

— Нет у нас дружбы, верно ты говоришь. А как с вами? Дружба не вяленая баранина, загодя не приготовишь, с товарищем не поделишься.

Владимир кивнул и приложил руку к груди, кланяясь старшинам, Боняку и хозяину, склонившему голову к плечу хана, чтоб слышать толмача.

— Вы спасли мне жизнь, и мне чудится — неспроста, вижу в этом добрый знак судьбы. Потому и прошу у вас руки дочери, отдайте мне девушку, женой станет. А ещё одну сватаю за своего друга, он не воин, мудрец, стрела покалечила, но добрый человек и многое знает. Вот и будет меж нами кровное родство. А ещё предлагаю, кто из ваших молодцев вызовется, возьму в свою дружину. Я воинам плачу щедро. Тысячу не знаю, а сотен пять пристрою, найду каждому место и ратное дело! Кто останется в Киеве, детей родит, тем и быть мостом меж нами, мостом, что сближает берега разных народов. Как думаете? Сам видел, девушки у вас быстрые, с лошадью управляются, значит, и воина взнуздают. Вон, как бы моего Тёмку не окрутили.

Тёмка возмущённо вздёрнул голову, но общий смех не дал ему ответить. Вот вам и старики, все приметили, ничего от них не укрылось, и даже беглое знакомство с девками замечено половцами. Тугар смеётся, а ведь стоял далеко, с князем толковал.

Боняк усмехнулся и ответил князю:

— Девушки у нас честные, в том ты прав. Не прогадаешь. Жену найдём. И роднёй станем. Это хорошо.

Он медленно вытирал руки о полотенце, совсем не похожее на домашние рушники киевлян, потом поднял взгляд и спросил:

— Как нам знать, что не обманешь, Владимир? Сейчас всякий признает только единоверцев. Вон всюду кричат о Христе. У вас ведь тоже многие христиане. Ты рассказывал — в Киеве строят храмы. А мы не спешим хоронить своих богов. Не станем ли мы для вас чужими, и не станешь ли ты попрекать девушку? Византийцы зовут нас тёмными варварами!

— Нет. Зря опасаешься. Я тоже не принял крещения и не приму. Поговорим позднее, если тебе важно знать о наших богах. А христианство — сказка, но сказка ловкая, она полезна империи, оттого и почитается ромеями. Лжецы хвалят благочестие христианства, трубят о заповедях, а сами? На рабах стоит империя! На рабах! Какова же цена признанного бога, если империя не блюдёт заповеди? Зато тёмным варварам, которые принимают веру, легко навязать своё. Верно?

Тёмный сидел тихо, слушая разговор вполуха, не всё понимал, да и не вникал. Всё ещё горели уши, упоминание о девках подкосило оруженосца, и он всецело ушёл в собственные мысли. Хотелось выйти вон, спрятаться в траве, уткнуться головой в сладковатые соцветья и забыть всё. Обидно. Обидно, что его принимают за ребёнка. Упрекнули в шутках, как будто он ловкач, привычный к девичьей благосклонности. Да какое там? Он ещё и не целовал никого. Ни разу. Сергий подначивал, мол, с калечным никто не свяжется, и он верил, зачем девкам неумеха с перебитой лапой? А хотелось... хотелось прижаться к юркой девице, обнять иную, чтоб тонкие ручки с налётом смуглого пушка упирались ему в грудь, чтоб избранница для вида серчала, фыркала, а сама ждала поцелуя.

Разговор о грядущей свадьбе навеял совсем грустные мысли. Теперь князь удалится, жена прихватит Владимира, и на разговоры с Тёмкой времени не останется. Половецкие смуглянки сумеют взнуздать, тут князь прав, только не Тёмного, а самого Владимира. А ему останется одно, лошади да оружие.

— Что, Тёмный? Пойдёшь в толмачи? — спросил князь и вывел помощника из удручённого состояния, верно, второй раз повторяет, да только сейчас докричался. Вокруг шумно, гости принялись за обед, обсуждая предстоящие перемены, а князь наконец вспомнил о Тёмке.

— Я? В толмачи?

— А что? Половцы научат. Мы здесь поживём, но недолго. А в Киеве мне понадобится свой человек, чтоб понимал язык. Берёшься? Ты сметлив, молод, да и польза будет. Толмачу всегда найдётся занятие, кто знает языки, всюду в почёте.

Толмач? А что? Оно не худо. Всегда быть при князе, ведь толмач нужен ему, а не хану Боняку, верно?

— Ты сперва пойди разговор послушай, с половцами пошепчись, приглядись, а завтра скажешь. Добро?

Тёмка оглянулся, не понимая, куда его князь посылает, с кем он должен шептаться? А в отдалении стоят девки, которым обещано заняться починкой. Пришли, его высматривают. Настырные.

Август подтолкнул:

— Тёмка, смотри, не греши с красавицами. Целовать можно, а больше ни-ни! Беги, чего расселся, тебя ждут.

— Так у меня попона целая, — огорчённо признался оруженосец.

— Да? Эка беда, подшей мою, — присоветовал Август. — Коня-то знаешь. Там слева протёрлось, и стремя висит на соплях. Кожу приладь! Заклёпку поставить сумеешь? Ковал немного? Да не стесняйся, расскажи девкам про город, про наши дома, про купеческие караваны, про украшения, монисты всякие, бусы. Сам знаешь, что им интересно.

Пришлось Тёмке вставать и пробираться к молодым красавицам, что ждали его и перешёптывались, видимо тоже стыдясь собственной смелости.

Выходя, молодой оруженосец подумал, что на пиру никто не пьёт хмельного. Старики предлагали князю какое-то питьё, говорят, из молока кобылиц, но пьяных нет, а оно и лучше. Никто не хватает за грудки, не орёт оглашенно, не норовит показать силушку да удаль. Может, и обойдётся без мордобоя, без покаянных слёз поутру? А ещё интересно, какая князю достанется невеста? Вот об этом он и спросит сейчас девиц, только как спросить? Это ведь не на солнце указывать, как им растолковать, что князь станет мужем одной из половецких девушек?

— Ну что, красавицы, пойдём, что ли? — спросил он и проклял собственные уши, подозревая, что они снова наливаются маковым цветом. — Кто у вас коваль? Надо стремя приладить. Что не понимаете? Коваль? Ну, это мастер по металлу. Кто коня куёт? Монисты и украшения ладит?

Девушки весело переглядывались и ничего не отвечали. Да, непросто стать толмачом. А ведь надо.

Тёмка достал походный нож и присел. Скоро начертил молот, наковальню и, привстав, показал, как кузнец плющит поковку.

Девки засмеялись, но поняли. Ухватили его за руку, повели куда-то и принялись втолковывать своё. А что, разве разберёшь? Да ему и не важно. Приятно было просто идти с ними, чувствуя горячие руки и скорые пальцы красавиц, примечая, что он им действительно интересен, что именно он сейчас важен, может, даже важнее князя и Августа.

А день уже завершался, и солнце, скрытое склоном дальней возвышенности, озаряло тихие облака неподобающе яркими цветами, никакое золото не могло сравниться с этим блеском, и Тёмка даже замер, заворожённо глядя на закатное чудо. Девицы остановились и удивлённо вскинули брови.

— Краса! — сказал Тёмка и повёл рукой, пытаясь обнять небосвод. — Понимаете? Краса! Вы тоже — красавицы! А красный цвет вот он. Это красное!

Кажется, его поняли. И он поверил, что сумеет растолковать смуглянкам о князе и о невесте. Только разве это сейчас важно? Он жив, молод, и впереди столько всего... а ведь несколько дней назад не верил, что уцелеет. Мечтал о мести Горбаню. О том и молил неведомого бога перед смертью, бога, которому люди никак не найдут имени.