Страница 85 из 95
С её появлением в свите Распутина была связана целая легенда — он якобы нашёл её в одном из уральских монастырей, где она мучилась от сильных судорог, и после многочасового «бдения» в её келье, сумел изгнать из неё беса. Ещё одной «певуньей» была бывшая прима оперного театра, а ныне вдова полковника. Эта дама неопределённого возраста, постоянно одевалась во всё чёрное и курила тонкие дамские пахитоски. Пятой из присутствующих, была ещё одна Маша — стройная молодая девушка, одетая в гимназическое платье и имевшая весьма отталкивающую внешность: грубое лицо с приплюснутым носом, толстые пунцовые губы, которые она периодические облизывала тонким змеиным языком, и чёрные злые глаза. Откуда она взялась никто не знал, да и не интересовался, тем более что вела себя эта уродина весьма странно — то начинала заговариваться, а то вдруг дёргалась, как марионетка.
Бегло оглядев всю компанию, Кутайсов задержал свой взгляд на двух великосветских дамам — одна в сером элегантном платье, очень красивая, хотя и не первой молодости, с прекрасными тёмными глазами, а вторая молодая и скромная, с напряжённо-строгим выражением бледного лица, в маленькой, украшенной фиалками шляпке.
— Ну и где же твоя фрейлина? — с трудом вставая ему навстречу, закричал Распутин.
«О чёрт! — мысленно выругался Кутайсов. — Пьян, как собака, а всё помнит!»
— Зачем тебе ещё одна, — отвечал он, уклоняясь от его зловонных объятий — несмотря на то, что среди его почитательниц чуть ли не шла драка за право постирать грязное бельё «старца», тот каждый день сильно потел, а мылся редко — разве что перед визитом во дворец. — Смотри, какой у тебя цветник султан позавидует.
— Ты мне, брат, зубы то не заговаривай! — неожиданно рассердился Распутин. — Обещал — так привози, а не то я сам к ней поеду! Сам же знаешь — от меня не денешься...
— Да уж знаю, — сквозь зубы процедил Кутайсов, с трудом сдерживая желание одним ударом отправить «старца» в нокаут. Профессия журналиста подразумевала множество передряг, поэтому он неплохо владел приёмами бокса.
А угроза «старца» была весьма существенной! Кутайсову ли было не знать о том, что происходило в тех случаях, когда некоторые женщины осмеливались пожаловаться в полицию на то, что Распутин их обесчестил. Начальник полиции самолично составлял подробнейший протокол и рассылал его в соответствующие учреждения, не забывая одарять копиями и некоторых доверенных лиц. Все эти люди с интересом и завистью читали об очередном беспутстве «старца», но никто, разумеется, и не думал начинать судебное дело против человека, по чьему желанию смещались и назначались министры, настоятели монастырей и даже главы правительства.
— А ты и сам-то смотри-и-и... — пьяно икая и качаясь, продолжал Распутин, держась за плечо журналиста. — Хоть ты мне и друг, Серёга, но я, брат, и суров бываю!
— Да что ты на меня насел! — с досадой отвечал Кутайсов, подводя «старца» к стулу. — И с чего тебе мне угрожать? У неё свой любовник есть — вот с него и требуй.
— Как любовник?
— А вот так.
— Тады давай его сюда! Щас мы с него потребуем... Щас он у нас, голуба, запоёт!
— Петь он умеет, это ты верно угадал. Однако меня он не послушаем я а нот если ты сам позвонишь, то приедет, как миленький.
— Пошли, позвоним, — немедленно согласился Распутин, опрокидывая стул и нетвёрдыми шагами устремляясь в коридор, где на стене висел телефонный аппарат. При его появлении и прихожей мгновенно стих гул голосов, зато разом зашелестели платья вскакивавших со стульев и скамеек женщин. Какой-то офицер зазвенел шпорами, седовласый чиновник поспешно зашуршал доставаемыми из портфеля бумагами, две деревенские бабы упали на колени и принялись креститься, но Распутин не обращал ни на кого внимания. Едва не падая и держась рукой за стену, «старец» проковылял к телефону.
— К-к-как зовут? — повернулся он к следовавшему за ним Кутайсову.
— Кого? Ах, да... Семён... Семён Николишин. Он, кстати, и на гитаре отлично играет — заслушаешься.
— Хор-р-ро-шо, заслушаемся... Номер какой?
— 656-16.
— Але?.. Барышня, соединяй... Але? Семён? Жив-ва бери гитару и приезжай... Распутин говорит, охламон ты этакий. Ну, жив-ва... И полюбовницу с собой бери — кутить будем!.. Слышь, ты, Сенька, беспременно бери. А иначе я к тебе сам приеду и всё у тебя разнесу. Смотри, брат, не серди меня...
Слушая этот разговор, Кутайсов сдержанно улыбался, думая о том, что последует дальше. Вернувшись в столовую, он залпом выпил два стакана вина, чтобы почувствовать себя более свободно в этом кошмарном бардаке. Пока Распутин жадно ел рыбу, после чего, небрежно вытерев руки о скатерть, ласкал лица и груди сидевших рядом с ним женщин, журналом подсел к той милой скромнице в шляпке с фиалками.
— Простите, сударыня, а можно полюбопытствовать: что вы здесь делаете?
— Как это что? Мы вместе с маман, — и она оглянулась на даму в сером платье, — пришли к святому «старцу».
— А зачем, позвольте узнать?
Ответ оказался до неприятности неожиданным:
— Я хочу найти Бога, познать суть греха и тот путь, которым можно обрести вечное спасение! — с неожиданным блеском в глазах заявила собеседница.
Кутайсов сокрушённо покачал головой. Сколько раз он уже слышал подобный бред от приходящих к Распутину эротоманок всех возрастов и сословий!
— И что же он вам на это ответил?
— Что только через смирение сердца мы и приходим к спасению! Всякий человек должен грешить, чтоб ему было в чём раскаиваться. Ежели Господу угодно послать нам искушение, то мы должны безропотно ему предаваться, чтобы потом в полном раскаянии замаливать свои грехи!
Это была та, можно сказать универсальная фраза, которую во множестве вариаций «старец» повторял беспрестанно каждой из своих будущих жертв и которую Кутайсов уже успел выучить наизусть.
«Ещё одна сумасшедшая! — с сожалением подумал он, глядя в её восторженно просветлевшее лицо. — Да и мать, судя по всему, та ещё дура... Нет, чтобы выдать свою дочь замуж за порядочного человека — и пусть бы искала своего Бога в супружеской постели... А ведь на вид такая милая и строгая... Тьфу!»
К его удивлению, Сенька явился достаточно быстро — запыхавшийся, разрумянившийся, с гитарой под мышкой и, разумеется, один.
— А почему без любовницы? — сразу закричал на него Распутин.
— Так нет у меня никого, Григорий Ефимович, — растерянно отвечал Николишин, — я же вам по телефону пытался объяснить. Женат я, однако!
— Жену бы привёз! Как, бишь, её зовут — Лизаветой или Тамарой? Чтой-то не упомню.
— Нет, Ольгой — Семён умоляюще, словно ища заступничества, посмотрел на Кутайсова, который подмигнул ему и слегка покачал головой. — Но она сейчас болеет.
«Молодец», — одобрительно кивнул журналист.
— Эх, ладно, махнул рукой Распутин. — Тогда играй, растудыть твою мать!
— А что играть-то, Григорий Ефимович? — подув на замёрзшие пальцы и проворно скинув полушубок, услужливо осведомился Николишин.
— Мою любимую... « Тройку» знаешь?
— Кто ж её не знает!
И Семён проворно взял первые аккорды.
На втором куплете Распутин не выдержал и резко сорвался с места.
— Плясать хочу!
Нетвёрдыми шагами он вышел на середину комнаты, но стоило ему пару раз притопнуть и хлопнуть ладонями по голенищам сапог, как вся его массивная фигура на удивление преобразилась. Плясать «старец» умел и делал это с такой мощью и завораживающей дикостью, что присутствующие замерли, не отводя от него глаз.