Страница 2 из 95
Всю ночь он бродил по улицам, а поутру почувствовал себя гораздо лучше и оставил всякую мысль о самоубийстве. Вот так и получилось, что скромные бабочки-подёнки тогда спасли жизнь будущего лауреата Нобелевской премии по биологии!
Внешность Сечникова полностью соответствовала общепринятым представлениям об одержимых своей наукой учёных, не желающих тратить время ни на что другое: высокий ясный лоб, внимательные глаза под очками в тонкой оправе, бледное лицо, густая, изрядно поседевшая борода и тёмные, небрежно размётанные волосы с красивыми седыми прядями. Белые руки не могли долго находиться в покое, поэтому худые пальцы то и дело сцеплялись и расцеплялись.
В служебном кабинете старшего следователя по особо важным делам Петербургской сыскной полиции Иван Ильич вёл себя крайне нервно. Порой он даже вскакивал с места и лекторским шагом прохаживался перед невозмутимым следователем, представлявшим собой прекрасно сохранившегося господина немногим старше шестидесяти лет от роду. Макар Александрович Гурский был по-прежнему красив и румян, а его темно-каштановая шевелюра, хоть и украсилась многочисленными седыми прядями, почти не поредела, как не померк и блеск проницательных серо-голубых глаз, замечательно оттенённых густыми чёрными бровями и ресницами.
Когда-то Макар Александрович носил замечательные усы, весьма нравившиеся дамам, но, заметив, что с возрастом они всё больше придают ему вид потасканного ловеласа, не без сожалений расстался с ними. Зато сохранил давнюю привычку в минуту задумчивости выпячивать вперёд нижнюю губу.
Изложив суть дела в первую же минуту своего прихода к следователю: «Пропал мой молодой коллега!» — всё последующее время Иван Ильич потратил на эмоции, то и дело восклицая:
— Неслыханно! В цивилизованном мире! Средь бела дня! Кому потребовалось похищать учёного?
Макар Александрович искренне уважал учёных, поэтому вёл себя предельно спокойно и доброжелательно, предоставляя собеседнику возможность «выпустить пар» и успокоиться. Однако последнее восклицание заставило его насторожиться.
— Похищен? — тут же переспросил он. — Вы действительно так полагаете?
— Ещё бы! возмущённо воскликнул Сечников, глянув на следователя с таким выражением, словно бы тот задал совершенно бестактный вопрос.
— И вы видели это своими глазами?
— Нет, не видел. Однако что бы вы сами подумали, милостивый государь, если бы ваш собеседник, с которым вы только что пообедали в ресторане, вышел из зала поговорить по телефону, оставив в пепельнице недокуренную сигару, и больше не вернулся?
— Ну, если он не обладает рассеянностью Жака Паганеля, то я бы решил, что его вызвали по срочному делу.
— Совершенно верно. Однако с тех пор прошло уже целых два дня, а господин Богомилов так и не появлялся дома!
— Ага! Макар Александрович взял в руки перо, приготовившись записывать подробности. — В таком случае, начнём по порядку. Где вы изволили обедать?
— Ресторан «Флоренция», на Литейном.
— В котором часу это было?
— Около трёх пополудни.
— И что дальше?
— Стило нам закурить сигары, как подошёл официант и сказал, что Филиппа Игоревича Богомилова — так зовут моего молодого коллегу — просят подойти к телефону. Он извинился, встал и покинул зал. Я прождал двадцать минут — за это время его сигара полностью истлела, а потом направился в вестибюль. Швейцар заявил, что сразу же после телефонного разговора мой коллега надел пальто и поспешно ушёл. При этом он выглядел крайне взволнованным. Вот, собственно, и всё, что мне известно.
— Господин Богомилов женат?
— О да! Это произошло совсем недавно, и я даже был посажёным отцом на их свадьбе. Кстати, его молодая супруга настолько разволновалась, что даже слегка занемогла и лишь поэтому не смогла прийти к вам вместе со мной.
— Как зовут эту юную даму и где проживал господин Богомилов?
Макар Александрович не успел получить ответ на свой вопрос, поскольку начали бить часы, висевшие в углу его кабинета. Сечников дёрнулся, как ужаленный, схватился было за жилетный карман, чтобы достать собственный брегет, но вместо этого хлопнул себя ладонью по лбу и порывисто вскочил с места.
— О, Господи, как же это я о нём забыл! Ведь он ждёт уже целых полчаса! Извините, господин следователь, но я вынужден вас покинуть, поскольку мне необходимо быть в оргкомитете конгресса. О главном я рассказал, а подробности семейной жизни моего пропавшего коллеги вы сможете узнать у его дальнего родственника, который всё это время дожидается в коридоре. Кстати, он рекомендовался вашим старым знакомым.
— И кто же это? — полюбопытствовал Гурский.
— Минуту терпения, поскольку он хотел сделать вам сюрприз. Моё почтение, Макар Александрович! Уж извините за столь сумбурный рассказ и поспешное бегство. — Сечников торопливо поклонился и направился к двери. — Весьма надеюсь на ваше профессиональное мастерство, о котором мне немало рассказывали. Вы позволите пригласить его в ваш кабинет?
— Разумеется, — кивнул не на шутку заинтригованный следователь.
— По-моему, мы подумали об одном и том же, — невесело усмехнулся пятидесятилетний врач-психиатр Денис Васильевич Винокуров, после того как старые знакомые вдоволь насмотрелись друг на друга. В отличие от шевелюры следователя его светло-русые волосы начали заметно редеть, а в тёмно-синих глазах затаилась какая-то застарелая грусть.
— Насколько мы оба изменились? О нет, эта мысль достойна лишь престарелых курсисток, — проворно возразил Гурский. — И, глядя на вас, я подумал совершенно о другом.
— О чём же?
— Последний раз мы с вами виделись пятнадцать лет назад — на Николаевском вокзале зимой девяносто шестого года. Влюблённый и счастливый, вы уезжали в Швейцарию с молодой женой — насколько я помню, её звали Оксана Владимировна Кириллова, — подальше от русских террористов, к которым она имела самое непосредственное отношение...
— У вас прекрасная память, — грустно улыбнулся Денис Васильевич, который и сам отчётливо помнил эту сцену, ознаменованную сразу двумя весьма запоминающимися происшествиями.
— Да, но что же я вижу сейчас, спустя столько лет? — продолжал следователь. — Почему предо мною не известный врач и счастливый отец семейства, а мрачный господин, в котором легко заподозрить мизантропа? Признаться, я даже опасаюсь интересоваться здоровьем вашей любимой супруги.
— Справедливо опасаетесь, Макар Александрович, — тяжело вздохнул собеседник, — ибо моя любовь и счастье остались в прошлом иске. Из тех пятнадцати лет, что мы с вами не виделись, двенадцать я хожу вдовцом.
— Боже! Что же случилось с вашей юной женой?
— Не знаю, — понурил голову Винокуров, — её загадочная смерть оказалась не по силам швейцарской полиции, списавшей всё на несчастный случай.
— А вы не...
— Разумеется, расскажу. Оксана любила совершать горные прогулки, а поскольку я нередко выезжал к пациентам, привыкла гулять одна. Однажды, где-то высоко, на Монблане, она стала свидетельницей поразившей её сцены. Два господина — судя по её описанию, это были революционные эмигранты из России — повздорили по какому-то партийному поводу, и тот, что был сильнее и моложе, в порыве неконтролируемой ярости попытался сбросить в пропасть своего оппонента. По словам Оксаны, она отчаянно закричала и даже схватила за руки потенциального убийцу, заставив его отпустить свою жертву. А спустя два месяца её саму нашли сорвавшейся со скалы! — Денис Васильевич глубоко вздохнул, и в его глазах блеснули слёзы.
— Сочувствую, — пробормотал Гурский. — От подобных господ всего можно ожидать. Но разве вы не сообщили в полицию об этом эпизоде?
— Сообщил, но... Я же не видел этих господ лично, а описание жены оказалось весьма скудным. Тот, кого пытались скинуть в пропасть, был приземистым, лысым, с рыжеватой бородкой, а тот, кто намеревался сделать это, был высокий, смуглый, черноволосый. Вот и всё, что она запомнила.
— Н-да-с... — Следователь выдержал небольшую паузу, более похожую на «минуту молчания», после чего спросил: — А какое отношение вы имеете к Филиппу Игоревичу Богомилову? Это ваш родственник или родственник вашей жены?