Страница 29 из 128
Усмешка неуловимо скользнула по суховатым устам легата, но король Зигмунд III даже сквозь полуприкрытые веки различил её смысл.
— Intelligenti pauca, pater optime[72], — заметил король суше, — но войной с Карлом преследуются не только мои династические интересы. Я стараюсь вернуть шведских еретиков-лютеран под святой престол!
Нунций склонил в знак признательности голову в мягкой скуфейке:
— Всему католическому клиру и папе Клименту известно богоугодное усердие вашего величества в деле распространения исповедания праведного. Но что касается экспедиции Димитрия Московского, папа настроен в отношении этой идеи скептически… Он ещё раздражён шумной склокой с португальскими самозванцами.
— Но можно ли сравнивать с Португалией Русь, ваше преосвященство? Из-за удалённости и религиозной обособленности этого края в случае провала операции авторитет папы ничуть не пострадает, в случае же успеха освоение русской страны принесёт массу выгод всему христианскому миру. Вы же сами поведали мне, что Димитрий готов отряхнуть свою схизму и принять католичество! В Московском ханстве, где власть короля абсолютна, самодержец-католик легко заставит последовать собственному примеру всех своих подданных.
— Да, ваше величество, собеседования лучших ксёндзов ордена бернардинов, Франца Помаского и Каспара Савицкого, с московским гостем дали приятные результаты. Но пока не следует преувеличивать их значение, — вздохнул нунций, — молодой человек парировал выпады наших догматиков звонко и бойко, наиболее жаркие споры разгорелись вокруг расхождений в правах ordines inferiores[73] в иерархии нашей и русской церквей, а также совершения таинств святой евхаристии. Причём замечено было, что принц не столь предан своей схизме греков, сколько всяческим ересям, в особенности арианской, коей, видимо, постарались его заразить гощинские социниане…
— Но к концу разговора, — Зигмунд III поправил топорщившийся из-за перилец стебель плюща, прикрепил к общей ткани растения, — мы знаем, Дмитрий стал умолкать, соглашаться с Каспаром Савицким и даже признался, что удовлетворён совершенно.
— Он смолк как-то внезапно… — Рангони, раздумывая, остановил чётки, — то ли московит утомился от долгого диспута, то ли… что наиболее вероятно, уступать постепенно, вызывая к себе аппетит Ватикана, — его сокровенная цель, и результат спора московскому князю был известен заранее.
— Вы хотите сказать, московит не был искренен и откровенен душевно с аббатами? Но ведь это для нас…
— Для нас это в высшей степени нелюбопытно, ваше величество, — помог Рангони, — но боюсь, Дмитрий этот затеял двойную игру. Московляне, в огромном количестве стёкшиеся к нему, безотлучно его окружают, но Дмитрий желает вести все беседы со слугами папы в строжайшем секрете от своей свиты схизматиков. По-своему он, разумеется, прав — все князья земли Русской издревле придерживались византийской религии, умам соратников принца трудно сразу проникнуться благостью иноязычных молитв. Но с другой стороны, если Дмитрий и в Кракове, среди костёлов и мраморных изваяний святых, робеет говорить о католичестве altissima voce[74], захочет ли он вообще продолжить этот разговор в покорённой Москве, среди икон и оглушительных колоколен?
— Не извольте беспокоиться и робеть сами, ваше преосвященство, — улыбнулся лениво король, — воевода сандомирский и его дочь плетут прочные сети под крупную рыбу. Переведите здесь принца в латинство хоть тайно, а в Москве Мнишки довершат дело.
— Перекрестить даже тайно — задача… — нунций снова пустил чётки, — бернардинцы подкрались к царевичу в доме краковского воеводы Жебридовского. Вельможному пану удалось, остановив свиту юноши в приёмной зале, пройти с ним в одну из внутренних комнат… Однако, судя по всему, окружение Дмитрия начинает что-то подозревать, всё неохотнее отпускает его на частные аудиенции, делает первые шаги в овладении мастерством шпионажа. Приближённый православный духовник принца, некто Варлаам, обойдя с другой стороны дом Миколая Жебридовского, влез на клён против окон покоя, где велись прения с Дмитрием, и если бы волею провидения под ним не обломился сук, планы собрания могли быть расстроены.
— Не излишня ли ваша осторожность, преосвященный отец? — повёл бровью король. — Те люди, что стекаются к принцу, — суть изгои Москвы, а не самое Москва. Стоит ли придавать такое значение их мнению? На мой взгляд, следует сразу поставить гостя перед выбором. Severus sit clericorum sermo[75].
— Близится Пасха, ваше величество. Дмитрию так или иначе придётся сделать свой выбор: принять ли Святое Причастие из рук русского или католического священника.
— Но как сможет он мимо своих опекунов проскользнуть в костёл?
— О, на этот счёт у Жебридовского есть prorsus admirabile[76] соображения…
Собеседники вступили в резко вычерченную солнцем западную галерею, король умиротворённо закрыл глаза — он был вне себя. Ватикан, наделявший ещё дикого Батория внушительными суммами для войн с Москвой, перед Зигмундом, воспитанником ордена Иисусова, закрыл кредиты.
Если папа хотя бы признал громогласно Димитрия истинным князем Руси — уже дело: сейм вынужден был бы признать двадцатилетнее перемирие, заключённое с Годуновым, недействительным. А так наглый коронный гетман Замойский и дружки его, прочие гетманы, забывшие бранный дух рыцарства и разнежившиеся в родовых гнёздах, в ответ на королевский призыв только шлют сонные письма, кивая на Тявзинский мир. Пока сейм не одобрит войны, полководцев-вельмож не поднять, не поставить устойчиво во главе войска, а пока этим монстрам Замойским, Жолкевским, Ходкевичам холодят души ратные трубы — и сейм ничего не решит. Круг замкнулся. Бог, Святейший престол, шляхта, Речь Посполитая — всё препятствовало замыслам августейшего флегматика.
Но Зигмунд III, как низложенный шведский король и солдат «Иисусовой роты», давно привык смотреть на мир как на одно досадное препятствие. Стремясь осложнить отношения с Годуновым, он отдал приказ арестовать дьяка Власьева, правую руку Бориса, возвращавшегося через польские владения из Копенгагена в Москву. В тот же день король назначил первую аудиенцию «русскому принцу».
Войдя в Посольский зал вавельского замка, Отрепьев шатнулся. Огромный, опускающийся в направлении тронного стульчика потолок был покрыт сетью равносторонних резных углублений (кессонов), и из каждой кессоны смотрела испуганно отрубленная голова. Перед вытканным на гобелене мохнатым орлом, в когтях лавровый венок предержащим, на троне сидел небольшой человечек в алом плотном костюме, тряпичной короне с бубенчиками и необычайно мрачным лицом.
— Мужайтесь, друг мой, — шепнул пан Ежи, плечом останавливая попятившегося царевича, — этот малый на троне ещё не король. Станьчик — шут королевский. Совсем несмешной. А головы — не настоящие. Резчик Тауэрбах вылощил дерево воском, вот и кажутся тёпленькими. Ещё король Владислав, раздражённый строптивостью шляхты, приказал выточить головы видных вельмож в боязливом, комическом виде и забить в потолок.
Стеклянная дверь, выходящая на галерею внутреннего дворика, приоткрылась, и в зале появился король. Отрепьев сразу же определил его по широкой цепи на груди из золотых крупных звеньев-орлов и жёрнову белой испанской фрезы, какой он не видел ещё ни у одного из поляков. Следом за Зигмундом в зал с галереи сошёл уже знакомый Григорию нунций Рангони, весь в продуманных шёлковых складках сутаны, с «улыбкой» чёток в руках.
Зигмунд лёгким кивком принял ловкий, надёжно разученный с Мнишком поклон принца, польский, не слишком вольный, не слишком покорный. Подошёл ближе, нераскрывающимся своим оком подробно ощупывая физиономию искателя царства, словно ища заветную бородавку.
72
Для понимающего нужно немного, преподобный отец (лат.).
73
Низших чинов (лат.).
74
В полный голос (лат.).
75
Речь клириков да будет сурова (лат.).
76
Просто замечательные, изумительные (лат.).