Матрёшки

Глава 1

Теперь я под наблюдением. Как опасная преступница. Почти как мой дедушка. Вот так…

А начиналось всё хорошо. Утром мы с папой собрались в парк. Папа там будет бегать, изображая канадского лося, я – искать секретные травы и листочки. Новая девочка Ева из второго подъезда научила делать ведьмину лестницу. Пообещала показать ещё кое-что. И мы будем вызывать духов, если я всё сделаю правильно.

Поэтому я волновалась и ждала этой прогулки. В парк меня одну не пускают. Станут пускать, когда исполнится двенадцать. Но мне важно стать ведьмой как можно раньше. И не только потому, что молодые ведьмы выглядят получше старых. Есть другой важный повод. Потом расскажу.

Скоро осень уже. Светло, весело, сорока за окном стрекочет, ещё одна Сорока – уличная белая с чёрным кошка, сидит на крыше гаража и лапой глаза трёт. С балкона арбузом пахнет! Но утром арбуза не хочется, и мама приготовила банановые блинчики. Мой огромный папа ест и мурлычет от счастья. И всем нам хорошо.

Неплохо было, и когда мама сказала: «Сюрпри-из!»

Именно в этот момент ей позвонили. «Да-да, внизу уже открыто. Поднимайтесь на третий этаж, квартира семь!»

«Кто?» – благодушно спросил папа.

Тут-то мы с ним и узнали, кто… Вернее, ЧТО.

Пока двое рабочих прикручивали повыше-повыше камеры слежения, мама, скрестив руки на груди, улыбалась и нежно на нас с папой поглядывала.

Рабочие справились быстро. Я хотела взять обрезок провода – в таких проводах иногда бывают внутри проволочки, из которых удобно делать кольцо. Но мама сжала моё плечо, вывела в коридор и шикнула: «Не трогай, пусть сами убирают, я им плачу!» Так и осталась я без материала для волшебной вещи. А ведь, если правильно сделать такое кольцо, а потом положить его под камень на перекрёстке старых дорог в лесу, то можно понимать язык животных. Только надо, чтобы оно там лежало три месяца, три недели и три дня, и ещё заклинания требуется читать над этим камнем в лунную ночь: ровно в середине срока, то есть через полтора месяца, полторы недели и полтора дня. Ева мне говорила, какие заклинания, только я их не запомнила. Там в стихах.

«Все стихи – это заклинания, ты что, не знала?!» – удивлялась тогда Ева. У Евы серые волосы, как будто их рисовали простым карандашом. Волосы тоненькие: сразу видно, что карандаш этот был остро заточен. А кожа почти прозрачная. Ева очень умная, я таких девочек ещё не встречала. Она пообещала мне потом написать эти заклинания. Но я должна пройти испытания. Страшные испытания! Да. Мне придётся страдать. И я готова, потому что знаю, чем займусь, став ведьмой.

Итак, мы пошли с папой в парк, а мама осталась дома радоваться камерам и проверять, правильно ли они подключены к её «второму я». Так папа называет мамин айфон. Если правильно, то значит, Маша-Маша (речь идёт обо мне) будет в полной безопасности. И под полным присмотром.

Поэтому я маму очень люблю. Но вот за такое – ненавижу.

Зачем маме камеры слежения за мной? Мы и так всё время рядом. А если я вдруг не дома, значит, я в школе. Даже с Евой мы общаемся потому, что теперь будем учиться в одном классе. Хоть Ева и старше на год. Мама сказала, что Ева потеряла год, потому что болела. И ей даже делали операцию. Как это – потерять год? Будто мы их ходим и в корзинку собираем, как грибы. А иногда там дырка – был год, и нет года. Вывалился. Где же он тогда?

Мама уходит, вот зачем нам камеры слежения. Покидает меня. Но не бросает – хотя я слышала, папа именно так и выразился. Мама остаётся. Но теперь её не будет рядом. Она идёт учиться.

Хотя в парке я тогда нарвала и листья клёна, и листья дуба (папа помог, дотянулся), и несколько стеблей цикория, а дома нашла перья почти дикого гуся из зоопарка и даже иголку дикобраза, ведьмину лестницу я делать не стала.

Потому что это тайное дело. Не для камер слежения. А у нас теперь нет камеры только в туалете. Но ведь унизительно делать волшебную вещь в туалете.

Тогда я позвонила Еве из второго подъезда, и она пообещала дать напрокат настоящую лестницу, чтобы я смогла залезть повыше к этим камерам и заклеить их скотчем. «А лучше исцарапай иголкой объектив» – советует Ева. Что мне за это будет, Ева обсуждать не захотела. «Ведьмы должны страдать, чтобы разозлиться и стать сильнее!»

Две одноглазые камеры – получается, два чёрных глаза. И глаза эти недобрые.

Глава 2

Теперь днём мама сидит у себя в техникуме и управляет мною на расстоянии, будто она – диспетчер, а я – космическая станция. Когда мамины знакомые впервые услышали, что мама пошла учиться в техникум – такая большая взрослая тётя с высшим инженерным образованием – они не стали удивляться. Они закричали: «Йес!» и ударили друг друга по рукам. Потом кто-то из них сказал: «Подобные шаги необходимы для личностного развития. Всё надо попробовать в каждом из воплощений». Я всякий раз удивляюсь, какие же они умные! И не понимаю папу, который спорит с мамой об этом.

Эти мамины знакомые увлекаются чем-то невидимым, умеют издавать протяжные звуки, играя на длинных дудках. Когда они приходят к нам в гости – всегда весёлые Весна, Маруся, Хина и Дима, они зажигают свечи, ароматические палочки и ведут себя по–хозяйски. Моего папу они обычно не дожидаются с его работы. Перед папиным приходом мама как следует проветривает квартиру и пшикает на стены и кресла освежителем воздуха. «Запах океана» написано на баллончике, но мне кажется, пахнет магазином старой одежды. Как бы то ни было, когда папа приходит домой уставший, он мало что замечает и не принюхивается. Он просто нам рад. Я жду от папы новостей про дедушку. Если папа говорит о нём, мама начинает сердиться, а я – мечтать. Мечтаю о том, как спасу!

Дедушку захватили в плен пираты. Это случилось накануне моего дня рождения, и дедушка в плену уже четыре месяца. Что очень плохо. Хотя моя мама тихо говорит, что так ему и надо, я не могу с ней согласиться. Я люблю дедушку, он приезжает к нам каждый год. Дедушка хороший, он объяснял мне про океан. Какой это огромный мир со своими законами. Рассказывал, как перелётные птицы осенью специально садятся на корабли-сухогрузы, чтобы не лететь, а плыть в Африку – так они берегут свои силы. А однажды рядом с их кораблём летел две недели голубь. Этот голубь был честная птица, хотя и глуповатая, я так думаю. Потому что днём он летел рядом, а на ночь садился отдыхать на палубу. Утром опять летел. Океан в рассказах дедушки был настоящий. А не такой, как у нас в баллончике. Только для смены настроения в квартире.

И теперь у нас так. У меня учёба – и у мамы учёба. Только я во вторую смену учусь, то есть с обеда, а мама – с утра и как получится.

***

Сегодня в школу не пойду. Не пойду туда я! Мне скучно. А маме скажу, что мне плохо. Что голова болит. Или живот. Вон камера висит – ложусь на тахту, держусь руками за живот. Теперь за голову. Мам, ты что, не видишь, что твоей Маше-Маше плохо?

Не звонит. Значит, не видела. Отвлеклась. Мам?! Поворачиваюсь на бок, скрючиваюсь. Начинаю постанывать. Ага! Звонок.

А в трубке мамин голос весёлый-весёлый:

– Маша-Машенька, нас тётя Аня на голубцы позвала!

Тётя Аня! Моя любимая! Голубцы в волшебном доме с камином и борзой Винсентом!

– Ура! – кричу. И разгибаюсь.

В трубке – хоровой хохот. Издевательский. Смеётся мама. Смеются остальные художницы, а это ещё человек десять. Может быть, даже их преподаватель Елена Геннадьевна смеётся – и все надо мной одной. А я иду плакать. В туалет. Куда ж ещё теперь?

Я буду сидеть в туалете долго-долго. И плакать постараюсь тоже долго. Чтобы веки опухли и стали, как пуховые перины и одеяла у двух сестриц-принцесс. Буду плакать, пока не придёт с работы папа. И я не собираюсь отвечать на мамины звонки. А когда спросит, почему молчала, напомню ей, что у меня, между прочим, болел живот. И я чуть не умерла от боли. Вот почему. Не надо было надо мной смеяться.