Орёл в стае не летает

Гипподам, зодчий из Милета, однажды в творческом запале задумал проект городской застройки, поставив наперёд удобства для проживания в нём жителей. Он предложил правителям греческих полисов перестроить свои города согласно абсолютно новому решению, схожему с великим изобретением. Это планировка с пересекающимися под прямым углом улицами, выделявшая равные прямоугольные кварталы, где каждый состоял из десяти дворов. Получилось идеальное «равноправие застройки», при которой все граждане в жилых кварталах получали в собственность одинаковые по размерам земельные участки. Соседствующие участки разделялись пополам проходом, в котором укладывались керамические детали с перекрытиями из плит – для бытовой канализации. Улицы ориентировались по сторонам света. Площади, отводимые под общественные здания и рынки, становились кратными стандартным размерам квартала, а к главной улице примыкала городская площадь с общественными зданиями и рынком – агора. Театр и стадион вместимостью до сорока тысяч зрителей строились на окраине или за пределами города.

Гипподам условно разделил проект на три части: первая предназначалась для строительства жилья и работы ремесленников, вторая – для земледельцев с их хозяйственными постройками и скотом, третья отдавалась для проживания воинов городского ополчения в казармах. Обитатели каждой такой части платили установленные налоги в отдельные казенные хранилища. Предполагалось, что и законы в таком городе должны были устанавливаться отдельные, возникающие по роду деятельности граждан в каждой части города. Но это была уже утопия! В новой столице Македонии всей этой философской атрибутики не было, но всё равно царская Пелла оказалась достойна восхищения жителей Эллады.

Глава 7. Во дворце

Филипп

Прибывших греков разместили в дворцовых помещениях, а вечером к Аристотелю явился царский слуга с сообщением, что Филипп приглашает его завтра к полудню. Будет время посетить баню, где его ожидает алейпт – специалист по массажу.

На другой день за Аристотелем явился эконом Хейрисофос, дворцовый управляющий. Провёл в царский кабинет, деловито поясняя по пути назначения тех или иных служебных помещений.

Философ увидел царя, как себе и представлял: широкая кость, лицо обветренное, мужественное, внимательный взгляд слегка выпуклых глаз, низкие густые брови. Филипп сидел за столом в кресле с высокой спинкой, лицом к двери. На рабочем столе перед ним лежали свёртки папирусных листов. Аристотель заметил мебель, удивившую его неброским оформлением: низкая кушетка на ножках в виде львиных лап, на ней белое покрывало из овечьих шкур, два широких кресла с подлокотниками и сиденьем из переплетённых кожаных ремней, в углу стоял потёртый сундук с потемневшей перламутровой инкрустацией. В стенной нише на полках горка пожелтевших папирусных свитков.

В ожидании знаменитого афинского преподавателя Филипп предполагал увидеть скромного на вид человечка, Аристотель же выглядел броско, одет вызывающе: царя неприятно резанул красный цвет гиматия, допустимый разве что в праздничной одежде властителей, а чёрная кайма по краю ткани говорила о моде. На груди он носил золотую цепь внушительного размера, последнее звено касалось живота. На его левой руке царь опознал серебряный сфрагис, печатку, с крупным аметистом. От гостя исходил резкий запах цветочных эссенций – ничего удивительного, если иметь в виду, что Аристотель был греком. Для эллина это считалось нормой. Но Филипп не разделял увлечения мужчинами косметикой, считая его проявлением женственности, и по такому поводу язвительно говорил: «Чтоб нравиться женщинам, мужчине достаточно пахнуть кровью врагов». Аристотель же пристрастился употреблять косметические средства в Троаде, где благодаря близости к Азии они обыденно предполагали принадлежность к аристократическим кругам. К тому же он как учёный производил исследования в восточной косметологии, экспериментировал во благо науки и некоторые благовонные смеси для себя составлял сам.

Филипп не был в восторге и от черт лица Аристотеля: некрупный рот, сжатые, словно в недовольной гримасе, сухие губы, нос удлинённой формы и настороженный взгляд глубоко посаженных глаз; волосы тёмно-бронзового оттенка, прихваченные сединой, словно утренней изморозью. Сетка морщин над рыжеватыми бровями дополняла первое, не очень благоприятное, впечатление.

Аристотель от двери ещё сдержанно поздоровался:

– Хайре!

– Хайре, Аристо!

Озадаченный приёмом, Аристотель не знал, как вести себя дальше – подобное сокращение имени допускалось только близкими людьми.

– Аристо, – повторил Филипп, – ты удивлён, что я называю тебя, как в детстве?

Теперь всё стало на место. Аристотель до приезда в Македонию вспоминал свои детские годы в Пелле, где у них с маленьким Филиппом были общие игры. И хотя царевич был года на три младше него, они оба с упоением скакали по двору на палочках, изображая всадников, сражались на деревянных мечах, бегали взапуски. И вот встреча через столько лет!

Филипп не отпускал Аристотеля, будто боялся расстаться с воспоминаниями.

– Аристо, ты почти не изменился с тех пор. Только подрос. – Он засмеялся и показал на свой левый глаз. – А я стал похож на Полифема*.

Аристотель сразу не заметил, что глаз смотрелся неестественным, но был очень похож на настоящий.

– Наслышан о том несчастье, что постигло тебя, царь, и сильно огорчён. – Хотя люди говорят, что воина украшают рубцы от ран. Как это произошло?

– При осаде Метоны.

Аристотель лукавил, когда спрашивал, где потерял свой глаз царь. Он узнал подробности по дороге в Пеллу от сопровождающего македонянина…

Ко времени осады Метоны (355 г. до н. э.) войска Филиппа захватили на побережье Македонии и Халкидики все греческие города, кто был связан с Афинами военным союзом. Оставалась одна Метона, которая в случае поражения отдавала Македонии контроль над всей береговой линией и тем самым над дорогой в Фессалию. Афинское народное собрание проголосовало за военную помощь Метоне, но отправка экспедиционного войска к месту событий всё время затягивалась по срокам. Сказывалось влияние промакедонской политической группировки среди афинских лидеров. Воспользовавшись ситуацией и занятностью Афин в войнах на Пелопоннесе, Филипп привёл своих воинов к стенам беззащитного города.

Поначалу он потребовал у жителей Метоны сдать город и, получив отказ, начал осаду с применением таранов. Жители Метоны, не оставляя надежд на подкрепления из Афин, сопротивлялись стойко, отражая попытки македонян овладеть городом с помощью приставных лестниц. Филипп безрезультатно посылал на стены отряды, которых встречал убийственный ливень из камней, копий и стрел защитников. Осознав критичность ситуации и чтобы не допустить паники, царь возглавил очередной штурм. Среди рядовых воинов он был узнаваемым, выделялся яркими дорогими доспехами, отчего ранение стрелой в голову не явилось случайностью. Жизнь Филиппа оказалась в опасности, и только благодаря врачу Критобулу он был спасён от смерти. Увы, один глаз не видел, но благодаря тому же Клеобулу выглядел так, что нужно всматриваться, чтобы это заметить.

– Я оставался неуязвимым для вражеского оружия благодаря шкурке убитой мной крысы, – неожиданно сказал Филипп. – Крыса ловко избегает опасности, и человек, носивший при себе её шкурку, неуязвим. Но в тот день я о ней не вспомнил, – и вот результат!

Он вздохнул, переживая неприятные воспоминания.

– Хорошо ещё, что стрела была на излёте. Остался жив.

– На все воля Зевса! – сдержанно произнёс Аристотель. – Часто такое происходит от случайности. А я знаю историю, когда человек сам себя ослепил.

– Неужели такое возможно? Ты назовёшь имя чудака?

– Он философ, имя Демокрит из Абдер, который однажды заявил, что мир вокруг погряз в мерзости. А если люди не замечают их, это означает, что зрение мешает им видеть те мерзости. Тогда, лишившись зрения, можно обратить свой взор в глубь себя и, обострив остроту ума, добраться до сути, причин мерзости. Демокрит решил доказать это собственным примером: в полдень поставил перед собой отшлифованный до зеркального отражения бронзовый щит, поймал отражение солнца и стал пристально смотреть на него до тех пор, пока не ослеп.