Страница 18 из 24
Аристотеля интересовал процесс размножения у животных и птиц. Обратив внимание на то обстоятельство, что четвероногие самки и самцы в период спаривания обнюхивают друг друга, он сделал вывод, что их органы размножения выделяют нечто жидкое, пахучее. Местный птицелов, услышав его слова, сказал ему:
– Так и есть, уважаемый. Самец перепёлки обязательно прилетит к клетке, где содержится перепёлка-самка, которая может оплодотвориться, достаточно поместить ее под ветер, когда пролетает самец. Самке стоит лишь вдохнуть запах самца, который он распространяет. Подобные сообщения Аристотель заносил в особую тетрадь, которую перечитывал, засиживаясь в лаборатории до глубокой ночи.
Сюда заходил Феофраст, но всегда с предосторожностями, боясь потревожить друга. Иногда Аристотель сам приглашал его, чтобы обсудить природу того или иного явления или существа. Феофраст восхищался его деловым спокойствием, готовностью к согласию с оппонентом, если видел, что сам неправ. Изучая насекомых, Аристотель пристально рассматривал тончайшие жилки в крыльях, а что не видел, доходил до всего остротой ума, а не зрения. Ему позволялось природой познавать такое, чего не мог даже представить себе другой учёный.
Однажды Феофраст застал Аристотеля за необычным занятием. Над горящим очагом стоял котёл с водой, где вольготно плавала лягушка, спокойно перебирая лапками. Было удивительно наблюдать такое явление, потому что Аристотель брезгливо относился к этим малоприятным для общения существам. Феофраст сразу подумал, что готовится суп! Заметив его в дверях, учёный спросил:
– Ты что-нибудь слышал о феномене ошпаренной лягушки?
Феофраст покачал головой.
– Тогда слушай. Оказывается, если бросить лягушку в котёл с кипящей водой, она попытается сразу выбраться или даже выпрыгнет. Но, удивительно, если её опустить в холодную воду, а затем постепенно нагревать, то сначала она почему-то не проявляет беспокойства. До определённой поры! А пока будет наслаждаться жизнью и останется плавать, пока вода не покажется ей слишком горячей. Только затем начнёт, вероятно, думать, что же происходит и что ей делать дальше.
Аристотель оторвал взгляд от лягушки и посмотрел на Феофраста.
– Тебе не показалось удивительным, – спросил он, – что лягушка не пытается спасаться бегством, пока вода ощущается ею прохладной? А когда вода становится непереносимо горячей, лягушка оказывается неспособной, чтобы выбраться из неприятной ситуации, спасти свою жизнь. Она проявляет слабоволие, у неё нет сил, потому что не догадается о грядущей опасности. И вот что я называю феноменом ошпаренной лягушки: пока лягушке ничто не мешает, она остаётся в котле и будет сварена заживо.
Феофраст пожал плечами, но не удержался от вопроса:
– Как думаешь, Аристо, почему с лягушкой происходит всё именно таким образом? Наверно, из-за того, что её жизненный опыт не имел подобных испытаний. Вот почему она не знает, что делать в такой ситуации.
– Ты почти прав, мой друг! – Аристотель обрадовался размышления Феофраста. – Именно так настроены механизмы восприятия угрозы у нашей лягушки – на внезапное изменение, а не на медленные, постепенные перемены температуры воды в котле, как в нашем случае.
Показывая свой простой опыт, Аристотель искренне радовался, словно открыл нечто невероятное. Он жил ради таких мгновений, когда находил верный путь, когда ему открывались решения, показывалась истина. Продолжая находиться в приподнятом настроении, учёный зашагал по комнате кругами, делясь с другом своими планами:
– Я хочу овладеть всеми знаниями о природе, открыть новые законы жизни. Ведь в каждом произведении природы найдётся для меня нечто, достойное удивления. Хочу узнать правду о жизни всех существ, которых она вмещает в себе. Хочу обнаружить в них внутреннюю связь в противоположность внешней, классифицировать по признакам приближения к человеку.
– Пожалей себя, Аристо. – Феофраст улыбнулся. – Для чего тебе это всё нужно?
– Для того, чтобы обо всём рассказать людям, чтобы они правильно себя вели по отношению к природе и её обитателям.
В этом был весь Аристотель, нетерпеливый и неуёмный в исследованиях и выводах.
Глава 6. Македония
Неожиданный диспут
Плавание от Лесбоса до Македонии заняло вдвое больше времени, чем предполагалось, – двадцать дней. Причиной оказалась непогода, разыгравшаяся на море в пору, когда ей не следовала быть. Обычно навигация для всех видов судов заканчивается поздней осенью, когда ветры меняют направление и, становясь непредсказуемыми, поднимают крутую волну. Аристотель с семьёй и друзьями отбыли с Лесбоса в середине лета, в пору, самую благодатную для морского путешествия. Мореплавание по изумрудной глади тогда становится похожим на приятную прогулку.
Пожилой рулевой корабля – куберней, – его звали Меланф, – был родом из Афин, поэтому знал Аристотеля не понаслышке. Перевозка торговых грузов была его обычным занятием, на этот раз ему пришлось взять на борт десяток пассажиров с громоздкими домашними вещами. Людей разместили в тесном трюмном отсеке, домашнюю утварь – на палубном пространстве, увязав тюки, закрепив их верёвками к решетчатым бортам. Как и многие греческие суда, корабль имел в длину двадцать пять метров и двенадцать – в ширину; ходил под парусом белого цвета, мачта из ливанского кедра ставилась в середине. Ходовые весла использовались в штиль и для маневров в гавани, а на курсе судно удерживалось при помощи рулевого весла. Корпус имел привычный чёрный цвет, за исключением украшения на корме и форштевня зелёного цвета, а внутренней стороны фальшборта – красного.
Когда неожиданно занепогодило, Меланф, не желая рисковать, вел судно вдоль берега в прямой видимости, часто приставал к берегу, пряча корабль в укромные бухты в ожидании благоприятных условий для дальнейшего продвижения. Аристотель с интересом следил за его действиями, отмечая умелое распоряжение подчинёнными людьми, выверенными и, главное, уверенными командами – всем тем, что позволяет пассажирам не беспокоиться за исход плавания. Заметив проявление к себе внимания, Меланф разговорился с философом:
– У Посейдона несварение желудка, поэтому его пучит, вызывая ветры, которые нагоняют высокую волну. Иначе как объяснить настолько скверную погоду?
– Я думаю, уважаемый Меланф, у нашего Посейдона есть более весомые причины, чтобы творить нам такие неудобства, – поддержал разговор Аристотель. – Я даже уверен, что причина сокрыта в атмосферных явлениях.
Куберней поднял голову, изучая небо.
– Согласен, – отозвался он. – Всё дело во времени года, а оно, судя по всему, повернулось к Арктуру – самому могущественному божеству из созвездия Волопаса. Это враждебная человеку сила, приносящие сильные бури. Сейчас благодаря лету резкость ветров усмиряется, и кораблям нечего опасаться помимо подводных скал и скрытых мелей в бухтах. Но с похолоданием в месяце Боидромионе* выход в море грозит большими опасностями.
Аристотель заинтересованно спросил:
– Получается, что наши нынешние неприятности можно характеризовать как предпосылки для прихода власти Арктура?
– Да, это так. Но ураганы появляются на море с конца осени, а позже, когда в месяце Пианепсион* на небе показывается дождливое созвездие Козерога, тогда уже точно, для кораблей владения Посейдона окончательно закрываются. Дни становятся короткие, ночи длинные, на небе всё время крутятся тучи, а сила ветра, удвоенная дождем или снегом, такова, что не только прогоняет всякий флот с моря, но даже валит с ног тех, кто путешествует посуху. И так до самой середины месяца Фаргилион*, когда самые смелые мореходы осмеливаются выходить в море с осторожностью, и то, если на это есть большая нужда или на плавание толкает чрезмерная выгода.
Меланф ухмыльнулся, шевеля поредевшими усами, и замолк, переключив своё внимание на действия команды корабля. Моряки в этот момент подтягивали верёвки, придерживающие большой квадратный парус.