Страница 1 из 13

Гильза с личной запиской

Поволяев Валерий Дмитриевич

Валерий Дмитриевич Поволяев

Мамкины дети

Светлой памяти летчика гражданской авиации СССР

Александра Петровича МАМКИНА

На развилке двух лесных троп стояла самодельная пушка. Отрядные умельцы сняли ее с нашего подбитого танка Т-26, в боку у которого зияла огромная дыра – след двойного, а может, тройного попадания немецких снарядов. В дыру эту легко залезал и вылезал назад партизанский любимец тринадцатилетний Витька Климович – в общем, большая была дыра.

Внутри танка все было перемешано, железо спеклось с находившимися в нем людьми, шансов выжить не было ни у экипажа, ни у самой машины, а вот пушка на удивление всем осталась цела. На ней – ни царапины, только пороховая гарь.

Отрядный умелец-кузнец Ося Ковальчук снял пушку с танка и прикрепил ее к колесам от сенокосилки. Получилась вполне приличная артиллерийская установка, которая иногда принимала участие в боях и, случалось, выручала, когда в лесу появлялись немцы и воздух начинал разламываться от грохота стрельбы и взрывов гранат, партизанам делалось трудно. Но немцам ни разу не удалось зажать отряд и разгромить его. Ствол у пушки даже поблескивал краской, и орудие имело вполне товарный вид.

Снарядов было, конечно, мало, но все-таки они были: разведчики нашли на заброшенной территории одной из наших воинских частей артиллерийские склады, вырытые в земле, на складах отыскались танковые снаряды, которым пропасть, естественно, не дали. Десяток снарядов, уложенных в корзины и заботливо укутанных рогожей, чтобы ни снег, ни дождь не промочили, находились рядом с пушкой.

И расчет у пушки был вполне достойный – два человека, которые и грамоту артиллерийскую знали, и в окошко какой-нибудь отдельно стоящей избы могли попасть метким выстрелом, и сшибить с сосны чужого наблюдателя тоже умели – в общем, люди эти были смекалистые, много чего умели.

На календаре стоял весенний месяц апрель, но весна в партизанском лесу затягивалась, она здесь вообще не очень-то чувствовалась. Вот на равнине, на полях – там совсем другое дело, любой заснеженный ухаб мгновенно облезает, делается лысым, стоит только пригреть солнышку…

В лесу полно глухих мест, особенно где растут сосны и ели, – снег здесь может держаться до мая, а в глубоких лесных урманах, да в каменных ломинах, оставшихся еще от ледникового периода, темный пористый снег может лежать до середины июня.

Вездесущий Витька Климович приносил из урманов в лагерь такой снег, когда было уже жарко, температура залезала уже за двадцать градусов тепла, от разжиревших комаров вообще не было спасения, и швырял мелкими комками за шиворот партизанам.

Те ругались, но были довольны – кусочек холода в жаркое время еще никогда никому не вредил, а Витька, который даже в комсомол еще не успел вступить (хотя в партизанах в комсомольскую организацию приняли одного тринадцатилетнего паренька, к сожалению, погибшего потом под Полоцком; готовы были принять и Витьку, но этого момента надо было дождаться – собраться должны были все, а это дело непростое, поскольку многие партизаны находились в рейдах), хохотал заразительно над взрослыми дядьками, в уголках глаз у него проступали крохотные, почти невидимые слезки.

А в остальном Витька был натуральным партизаном, ничем не отличался от сорокалетних бородачей, свою лямку тянул с такой же нагрузкой, как и все, и в боях участвовал наравне со взрослыми.

Смешлив был только уж очень, рот всегда растянут в улыбке от уха до уха, редкие зубы сияли белью, как у бурундука, вволю наевшегося орехов, глаза тоже сияли, светились по-детски восторженно.

А вообще-то хоть и было Климовичу лет немного, а война уже хорошенько помяла его. Дай бог, чтобы он сохранил свою детсткость и смешливость до той минуты, когда на земле его родной перестанут звучать выстрелы и люди наконец-то вздохнут свободно, без опасения, что на вздох может засвистеть немецкая пуля. Прямо в спину… Сохраняй тебя Господь и дальше, Витька!

В семи километрах от лагеря, в сизой чащобе, нашлась длинная ровная поляна, которую партизаны основательно прощупали, примяли сапогами, выдрали старые гнилые пни и определили под аэродром, поскольку с Большой земли поступила такая команда, и Витька обязательно вызывался туда, когда надобно было подежурить на мягкой посадочной полосе, зажечь сигнальные костры или что-то подправить в аэродромной обстановке.

Немцы тоже пасли лесной аэродром и готовы были стереть его с карты, завалить срубленными осколками бомб деревьями, но ничего поделать не могли – аэродром все время восставал из пепла.

А помогал он партизанам здорово, иногда вообще был палочкой-выручалочкой. Только одних раненых, которых вылечить, выходить в лесу не представлялось никакой возможности, спас не менее трех десятков человек.

В апреле месяце самолет приходил на лесной аэродром каждый день – старый, со штопаными крыльями, но очень живучий «кукурузник». Так в ту пору называли четырехкрылый фанерный самолет с плоскостями, обтянутыми перкалем – прочной, пропитанной краской тканью. Прозвище это появилось еще до войны и привилось надолго.

Кукурузник еще величали «прялкой», «сенокосилкой», «губной гармошкой», «дырявым роялем», «ревущими граблями» – по-разному, словом, кто как мог, тот так и величал. Это бы самый безобидный самолет Великой Отечественной войны. Все вооружение кукурузника состояло лишь из пистолета, висевшего на боку у летчика.

Пилот, летавший каждый день в партизанский отряд, был один и тот же – проворный, всегда улыбающийся, всегда готовый помочь парень в военной форме по фамилии Мамкин. Звали его Сашей. Саша Мамкин, в общем.

Витька Климович все удивлялся – почему у пилота в полевых петлицах нет ни одного командирского кубаря, – а сейчас фронтовой народ и вовсе перешел на погоны, – так у Мамкина на плечах и погон не было. Мамкин только посмеивался, кашлял в кулак, но Витьке на его непростой вопрос не отвечал.

Когда тот начинал приставать, пилот поправлял на парнишке просторный пиджачишко, выданный на вырост, стряхивал с его плеча какую-нибудь невидимую соринку и произносил шепотом:

– Военная тайна, понял?

– Понял, – так же шепотом отвечал Витька.

Разгадка была проста, как появление в праздничные дни на партизанских столах сладких домашних пряников, – такие пряники во всех окрестных лесах могла печь только тетка Авдотья, повариха их отряда, больше никто. Причина того, почему на плечах у Саши Мамкина не было погон, крылась в том, что на фронте воевал полк ГВФ – Гражданского воздушного флота, и как люди штатские, ценящие свободу, летчики этого полка военных знаков отличия не носили. Хотя фуражки и шапки свои украшали крабами и птичками – атрибутами, отличающими лихого летчика, аса, от скромного наземного работяги-технаря или командира из БАО – батальона аэродромного обслуживания.

Витьке казалось, – и, наверное, это и на деле было так, – что когда работает партизанский аэродром и появляется кукурузник, приведенный с Большой земли веселым летчиком Мамкиным, немцы никогда не смогут сломать их; в крайнем случае, если совсем будет худо, Климович улетит с Сашей Мамкиным за линию фронта, к своим. Кукурузник – машина выносливая, народу забрать может много.

Аэродром, на котором базировались эти славные трещотки-кукурузники, располагался в Смоленской области, откуда Саша и прилетал. Причина того, что он каждый день появлялся в партизанском отряде, была объяснима очень легко, даже более, чем легко, хотя и имела трагический цвет. Месяц назад разведчики принесли в отряд сведения, что обычный детский дом, находившийся под Полоцком, немцы ни с того ни с сего поставили на фронтовое довольствие и начали усиленно подкармливать ребятишек. Причем не просто усиленно, а дело довели до того, что в рацион питания включили даже шоколад: то-то детишкам было радостно – каждый день калорийные шоколадки кушать…