Безымянная тропа (ЛП)

Он понял это почти сразу. Он не был мужчиной. Больше нет. Спасибо ей. Он был им раньше, но она сбила его с пути, выбила из колеи, лишила его мужественности до такой степени, что парень даже не мог поднять руку на мужчину, который осквернил его дом и совратил его жену. Единственным утешением, за которое он цеплялся, было тем, что они оба отправятся в ад и будут вечно гореть в агонии за то, что сделали с ним. Ибо так изложено в заповедях, написанных самой рукой Господа на каменных табличках, что последний будет судить всех прелюбодеев.

А когда все закончилось, она даже не взглянула на него, вероятно, не смогла. Не сказала ни слова, просто застегнула молнию на джинсах, затем прошла на кухню и стала мыть посуду, уставившись вперед. Он смотрел на нее какое-то время, в его голове метались мысли, его подташнивало, он не мог придумать, что сказать. В тот момент, когда он обнаружил свою жену и соседа вместе, он понял, что все, во что он верил до того, было ложью.

Вероятно, он был виновен, так как поместил свою жену на пьедестал, он знал это теперь, но не это ли и должен делать муж: любить ее, обожать, поклоняться ей? Она доказала, что абсолютно недостойна этой любви. Его взгляд упал на подставку с ножами, и секунду он всерьез размышлял, а не взять ли самый большой и не вонзить ли его острый конец глубоко в мягкую плоть в задней части ее шеи. Он был уверен, что сделал бы это, если бы дело не было бы в маленькой Линдси. Он не мог оставить ее с мертвой матерью и отцом, отбывающим пожизненное заключение.

В конце концов, он был не способен соединить слова вместе в предложение. Его голос надломился.

― Почему? ― спросил он ее писклявым и хныкающим голосом, который он ненавидел, так как был на грани того, чтобы заплакать.

― Иисус Христос! ― она швырнула тарелку на столешницу. Как она может злиться? ― Тебе надо спрашивать «почему»? Ты не имеешь понятия, да? Ты не мужчина, ты чертов робот, ― а затем она разразилась слезами. ― Я в ловушке! ― заключила она, прежде чем вихрем понеслась из кухни и промаршировала вверх по лестнице в их спальню, захлопнула дверь позади себя, как неблагодарный подросток.

Той ночью он спал на диване, хотя, конечно же, не спал вообще, просто лежал без сна, мучая себя, проигрывая в уме воспоминание о гребанной руке соседа в трусах жены, о его толстых пальцах, похороненных глубоко внутри нее. Он думал и думал об этом, гадая, как много раз они проделывали это, пока он работал допоздна. Как часто он возвращался со смены, чтобы обнаружить ее спокойно готовящей ужин, когда семя другого мужчины вытекало из нее? Был ли их сосед единственным или же была очередь мужчин, для которых он был посмешищем? Сколько еще их было? Осознание того, что он никогда не узнает, врезалось в него внезапной грустью, и он знал, что для него нет пути назад.

Он никогда не возвращался на супружеское ложе.

Условия развода превратились в настоящий скандал. Он согласился с ее предложением оставаться «цивилизованными» ради блага их дочери, хоть это слово и не относилось к ней. Вместо «моя жена шлюха и изменщица», причиной были указаны «непреодолимые разногласия», полезная идея от ее адвоката, чтобы их дочь не узнала, что ее мать грязная шалава. Так что он придерживался этой версии, но был идиотом. Они использовали его исключительно естественную заботу о дочери против него и забрали у него ребенка. Было решено, что она останется со своей матерью, а ему приказали покинуть семейный дом; его дом, где он провел значительную часть своего свободного времени, обустраивая его. Он не был тем, кто раздвинул свои ноги перед незнакомцем в том доме, так почему здание останется у его жены?

Но это ему пришлось платить, чтобы жена и дочь жили так же хорошо, как они и привыкли, в то время как он питался фасолью на тосте и яичницей в дерьмовой однокомнатной квартире, так как он никогда особо и не умел готовить, и у него не было денег на нормальную еду. У них все было хорошо, потому что почти все его деньги шли на них. Они могли позволить себе оплачивать ипотеку и отопление, класть хорошую еду на свои тарелки и, не успеешь оглянуться, как он подумал об этом, его чувство обиды достигло пика, сука-шлюха-шалава начнет «встречаться с кем-то». И как он это узнал? Его собственная дочь рассказала ему.

― У мамы есть бойфренд, ― сказала она ему безразлично, будто ее мать только что купила новую пару туфель.

Он не знал, почему был так шокирован. Знал, что она шлюха, но, возможно, он надеялся, что она не будет вести себя так нагло, в то время как живет на его деньги.

Он отдает ей практически всю свою зарплату, чтобы женщина могла растить его дочь без него, платить за дом, в котором другой мужчина трахал его жену. Где в этом справедливость? Ему становилось дурно каждый раз, как он вспоминал о них, занимающихся этим в его доме, пока его дочь спала в соседней комнате, его бывшая жена спаривается, как свинья во время течки, с другим мужчиной. От этой мысли ему захотелось убить их обоих.

― Пап? Пап! ― звала Линдси взволнованно.

Он не слышал ее поначалу. Иногда он настолько терялся в своих мрачных мыслях о своей бывшей жене, что у него остывал кофе или он забывал про еду в духовке, пока едкий запах горелого пластика не напоминал ему, что его готовая еда из супермаркета испорчена. Затем он смутно услышал звук; продолжительный режущий уши шум, который соревновался за его внимание с назойливым голосом его дочери.

― Что? ― спросил он заторможено, чувствуя себя так, будто только что проснулся от глубокого сна.

― Светофор, ― уведомила она его, ― зеленый.

И, когда он, наконец, поднял взгляд, понял, что она права: горел зеленый, а шум в его голове был звуком автомобильных гудков, ревущих без остановки, будто владелец машины позади них в конец потерял все свое терпение. Он подумал, что лучше не выставлять себя идиотом перед дочерью, так что он молчаливо поехал вперед.

***

Том приехал на самое высокое место в деревне и припарковался у церкви. Ему даже пришлось вылезти из машины, чтобы поймать сигнал.

― Пожалуйста, работай, пожалуйста, работай, ― сказал он телефону, и тот заработал.

Прошли три гудка, к его величайшему облегчению, и Терри ответил. Его голос был таким, словно тот находился на противоположном конце туннеля с сильным ветром, и Тому пришлось кричать, чтобы его услышали. Он рассказал Терри о теле на поле, молчаливо молясь, чтобы тот заинтересовался историей.

― Мы уже этим занимаемся, ― сказал Терри, и Том понял, что тратит время. ― Наш северный корреспондент ведет его. У него есть контакт в полицейском управлении, с кем-то высокого положения. Он не был бы корреспондентом, если бы у него не было. Ты не рассказал мне ничего, чего я уже не знаю.

― Я уже понял, ― сказал Том с натянутым весельем. ― Подумал, что, в любом случае, стоит позвонить.

Он сильно старался скрыть удручающее разочарование, которое ощущал.

― Как там у вас дела?

― Ужасно, ― сообщили ему. ― Мы не только имеем дело здесь с кабинетом министров. Также и с его женой.

― Его женой?

― Она адвокат и чертовски психованная. Ее прозвище в официальных кругах ― «Сука», что уже о себе говорит, раз уж юристы ее так прозвали. Они считают, что даже премьер-министр ее ужасно боится. Все боятся.

― Включая Дока?

― Особенно Док, ― поделился Терри. ― Она звонила ему сегодня утром, держала его яйца в тисках целый час. Мы с таким же успехом могли бы выбросить белый флаг на крыше здания.

― Так что он будет делать?

― Ты не слышал этого от меня, ― сказал ему Терри, ― но нас могут закрыть.

― Ты шутишь?

Этого не может произойти. Конечно же, легендарный Док не собирается на самом деле сворачивать дело при первом упоминании дела о клевете.

― Это очень вероятно, ― признал Терри. ― Значительная сумма возмещения убытков, опровержение, извинения.

― Эту женщину не волнует, что ее муж трахался с проститутками? ― не верил своим ушам Том.