Страница 4 из 12
– И все-таки кто ее купил? Такой толстый, лысый, в очках?
– Да нет, ничего похожего! Интересный такой мужчина, высокий, щетина трехдневная, и еще шрам на подбородке. А шрам знаешь как мужчину украшает! – В голосе Катьки появились мечтательные нотки.
Она поставила передо мной бумажный стаканчик с кофе и добавила интригующим голосом:
– А знаешь, что мужчину украшает еще больше, чем шрам?
– Боюсь даже предположить! – усмехнулась я.
– Да я вовсе не о том! – фыркнула Катька. – Я о машине! Ничто так не украшает мужчину, как хорошая машина!
– Да что ты говоришь! И какая же машина была у того человека со шрамом?
– Супер! Синий «Мерседес»!
– Круто! – Я повернулась спиной к прилавку, огляделась и проговорила насмешливо: – Только ты, Катя, заливаешь!
– Чего это? – В ее голосе прозвучала обида.
– А того, что отсюда не видно, какая машина перед магазином стоит. А из-за прилавка – тем более не видно.
– Отсюда, может, и не видно, а если к двери подойти, то очень даже видно!
– Так ты и к двери подошла?
– А что? В магазине никого не было, я и вышла…
В это время в магазин зашел знакомый мужик – здоровый, накачанный, бритый наголо тип с третьего этажа, Павел, кажется. У него такая фишка – вечно носит под мышкой своего песика, йоркширского терьера по кличке Фунтик, и разговаривает с ним.
Катька на этого Павла определенно посматривает, и вот сейчас она резко утратила интерес ко мне и засюсюкала с Фунтиком:
– Какой ты хорошенький! Да какая у тебя симпатичная жилетка! Хочешь печенья?
Я поняла, что больше ничего от нее не добьюсь, и пошла домой.
Может, вам интересно знать, для чего я ее расспрашивала? Да потому что, как уже говорила, я очень не люблю непонятного. И всегда ищу какое-то разумное объяснение происходящему.
Разумеется, я не верю, что вещи в моей квартире перемещаются самостоятельно, я знаю, что это я сама их в рассеянности переставляю и запихиваю черт-те куда. Но признаваться, что ты забывчивая растяпа, неохота даже себе.
Но случай с девицей и вантузом как-то выпадает из общей картины. Вот зачем она притащилась в мою квартиру, да еще два раза? Что ей было от меня нужно?
Раздевшись, я отправилась на кухню – сообразить что-нибудь на ужин. Свет не включила, потому что руки были заняты сумками – прихватила у Катьки бутылку молока, хлеба, яблок…
И в темноте я ударилась ногой об открытую дверцу шкафчика.
Я чертыхнулась, потерла ушибленную ногу, дохромала до выключателя – и тут осознала странную вещь.
Я ушиблась потому, что табуретка стояла не на том месте, где я ее оставила.
Вы спросите, при чем здесь табуретка? И вообще, я вроде как уже привыкла к тому, что вещи в моей квартире живут своей собственной жизнью и оказываются не на тех местах, где я их оставляла. Но это так, из разряда прикладной психологии. А эта табуретка у меня в квартире играет важную роль: она не дает открыться дверце того самого кухонного шкафчика.
Дело в том, что эта дверца имеет подлое обыкновение открываться, как только оставишь ее без присмотра. Вот совершенно новая кухня, я всего год назад въехала в новый дом и ремонт соответственно начинала с нуля. Но чертова дверца открывалась с самого начала, я уж и жаловалась на фирму, что производит кухни, ничего, конечно, не добилась, только нервы истрепала.
А когда дверца открыта, я об нее непременно бьюсь ногой, когда прохожу к холодильнику. Поэтому я ставлю табуретку так, чтобы она не давала этой дверце открыться. И табуретка всегда стоит на одном и том же месте. А тут она почему-то стояла возле окна.
Странно… очень странно… я ни за что не переставила бы ее!
Эта странность заставила меня оглядеться в собственной кухне – нет ли еще каких странностей.
Больше ничего я не заметила, да я не настолько наблюдательна, чтобы обратить внимание на какие-то мелкие детали. Даже в детстве мне никогда не давались такие загадочные картинки, на которых нужно было заметить десять отличий. И сейчас, если бы не ушиблась, так и табуретку бы не заметила.
Да, никаких видимых изменений я не увидела – но вот почувствовала незнакомый запах. Резкий, чуть прохладный запах дезодоранта. Явно мужского дезодоранта. С лимонной горчинкой…
Я снова принюхалась – но на этот раз ничего не почувствовала. Черт, наверняка мне это показалось…
Я машинально прошла к окну и так же машинально влезла на табуретку. Отсюда была хорошо видна парковка и задняя дверь соседнего офисного центра. Что-то такое Антонина говорила про этот центр… кажется, кто-то важный вчера туда приезжал…
Ай, да ладно, мне со своими бы непонятками разобраться. Теперь еще табуретки скачут по кухне козочками…
Тремя часами ранее Софья Андреевна мягкими вращательными движениями нанесла на кожу лица дневной крем. Именно так было написано в инструкции, приложенной к этому крему – нанести его на кожу лица мягкими вращательными движениями.
Крем был дорогущий, и Софья Андреевна возлагала на него большие надежды в той непримиримой борьбе, которую она вела днем и ночью, двадцать четыре часа в сутки и семь дней в неделю.
Это была борьба со временем, точнее – с возрастом. На эту борьбу Софья Андреевна тратила большую часть своего свободного времени и значительную часть семейного бюджета, но борьба эта была изначально обречена на провал.
Время медленно, но упорно побеждало в этой борьбе, и с каждой его победой характер Софьи Андреевны портился, и главное, определяющее ее характер чувство росло.
Это чувство было ненавистью – ненавистью ко всем женщинам моложе ее хоть на несколько лет. И чем больше была разница в возрасте, тем сильнее была ненависть.
Причин для этой ненависти было две.
Первая – само то, что они моложе, значит, их борьба с возрастом пока более успешна, чем ее.
И вторая, может быть, еще более важная – то, что ей казалось, что все молодые женщины спят и видят, как бы соблазнить ее мужа Владислава. Ей казалось, что они заигрывают с ним, кокетничают, строят глазки, нарочно надевают короткие юбки и туфли на высоком каблуке, а Владислав, старый дурак, поощряет эти заигрывания…
Бороться с этой ненавистью было трудно, почти невозможно, хотя Софья Андреевна понимала, что сама ненависть тоже плохо сказывается на ее внешности, и делает еще труднее ее главную борьбу, непрерывную борьбу с возрастом…
Закончив наносить крем, Софья Андреевна немного отстранилась от зеркала и оглядела свое лицо.
Зрелище ее огорчило. Справа под глазом появилась новая морщинка, и цвет лица был нездоровый…
– Чертово зеркало! Это все из-за него! – прошипела Софья Андреевна и вышла из ванной.
В коридоре было большое зеркало, к которому она относилась лучше, чем к тому, в ванной, потому что в этом зеркале она была значительно стройнее и свежее, а значит – моложе.
Оглядев себя в этом зеркале, Софья Андреевна немного успокоилась и решила было пойти на кухню и чем-нибудь перекусить, чтобы поднять настроение – но тут услышала за входной дверью квартиры какой-то посторонний звук.
Софья очень интересовалась жизнью соседей, поэтому она метнулась к двери и выглянула в глазок.
Глазок, конечно, искажал картинку, но Софья Андреевна все же разглядела, что перед дверью семьдесят шестой квартиры стоит какой-то незнакомый мужчина.
В семьдесят шестой квартире жила Алина.
Алина была моложе Софьи Андреевны на… не важно, на сколько лет, но намного. Слишком намного. И к тому же эта нахалка всегда улыбалась ее мужу Владиславу при встрече возле лифта и разговаривала с ним о погоде.
Да что там, Софья Андреевна была уверена, что эта хищница нарочно караулит Владислава у лифта!
Перед глазами ее стояла картина: вот Алина, не дыша, стоит у своей двери, полностью одетая, и ждет, когда Владислав откроет свою дверь и выйдет. Тогда она стремглав бежит за ним… о боже, нет сил это переносить…
От ненависти к этой… не подобрать приличного слова, кому, Софья Андреевна буквально скрипела зубами.