Волшебная нить

Александра Федоровна поднялась с кресел, ласково улыбнулась на прощание и направилась к двери. Фрейлины последовали за ней. Катя между тем взглянула на соперницу-интриганку, замешкавшуюся у стола. Долли уже успела справиться с первым потрясением. Она наградила Катю бешеным взглядом и тотчас отвернулась, собираясь следовать за госпожой.

Тут Катя вспомнила о бриллиантовой броши.

- Графиня! - шепнула она.

Забельская, дернув бровями, остановилась возле дверей, но не обернулась.

- Ваша брошь! - Девушка сунула драгоценную безделушку в руку графини. Та, наконец, обернулась, и взгляды их скрестились. Катя великодушно улыбнулась уничтоженной сопернице. Графиня скривила губы, силясь что-то сказать, но не нашлась и так и удалилась за дверь.

- Слава Богу! Слава Богу! - бормотала Марья Власьевна на обратном пути из дворца. - Вот ведь как все обошлось!

Потом уже в карете, она встрепенулась:

- Да ведь Терезу Васильевну-то благодарить надобно: ее стараниями мы попали прямехонько к царю.

- Мне бы поскорее домой, - попросила Катя. - Я бы и сегодня выехала!

- Отблагодарим принцессу и - ступай себе хоть на край света, - решительно отрезала Аргамакова. - Негоже без ответа людскую доброту оставлять.

Катя молчала, и Марья Власьевна сжалилась:

- Полно дуться, горячка! Сама уж как-нибудь отблагодарю, а ты теперь отправляйся домой, голубушка, и жди царской милости. Скоро твой любезный обнимет тебя и расцелует!

- А чем вас я отблагодарю за доброту вашу и помощь? - удрученно спросила Катя. - Без вас я пропала бы...

- Так уж обещала помочь и помогла по мере сил! - и, весьма довольная собой, Марья Власьевна озорно подмигнула Кате.

30.

- Катя! - звал Левушка, но никто не отзывался. Кругом тьма и адская жара. Юноша силился подняться, но свинцовая тяжесть приковала его к постели. Дышать было трудно, словно на грудь навалилась что-то огромное, вязкое. Левушка стонал и бился, силясь выбраться на свободу.

- Тихо, тихо! - слышал он чей-то встревоженный голос. - Да что же это...

- Катя, - снова звал бедный юноша, но любимая не отвечала. - Катя... Пить, дай мне пить...

Его мучила жажда. Казалось, все внутри полыхало огнем. Кто-то подносил к его пересохшим губам чашку с питьем, и он жадно глотал прохладный кислый отвар. На миг очнувшись и выбравшись из горячечного бреда, он увидел склонившееся к нему печальное, измученное лицо Марьи Алексеевны.

- Где Катя? - спросил Бронский, и руки Марьи Алексеевны, накладывающие холодный компресс ему на лоб, дрогнули.

- Ваш отец поехал за доктором, скоро вернется, - не отвечая на вопрос, сообщила Денисьева.

- О нет! Зачем? Я должен ехать...- подскочил было Левушка, но Марья Алексеевна с немалым усилием уложила его на подушки.

- Сергей Львович везет доктора, он вам поможет, - уговаривала она больного, однако тот метался и все порывался встать, бормоча:

- Я должен вернуться! Непременно должен.

Левушка заболел, промокнув насквозь в дороге. Не найдя Кати в имении, он собирался мчаться к Давыдовым, но лил дождь, и Марья Алексеевна уговорила юношу переночевать в ее доме. Наутро он собирался ехать дальше. Бронский не поддался бы уговорам, но боялся, что лошадь не выдержит, да и в темноте нелегко будет найти дорогу. Позволив себя раздеть, приняв ванну и испив горячего чаю с малиной по настоянию хозяйки, юноша попросил показать ему Катину комнату.

Марью Алексеевну несколько смутила его просьба, но она все же взяла свечу и повела Левушку наверх, в Катину светелку. Юноше неловко было в одеяле, в которое его закутали после ванны, да еще в присутствии дамы шагать по ступенькам подобно римскому патрицию. Однако желание оказаться в маленьком Катином мирке оказалось сильнее представлений о приличии.

Марья Алексеевна поставила свечу и деликатно вышла, оставив Левушку одного. Юноша с трепетом в сердце трогал милые безделушки, разбросанные на туалетном столике, гладил лаковую поверхность комодика-боба, брал с полки книги, раскрывал их и подносил к свече в поисках пометок или других следов любимой. Он готов был целовать засохший букетик полевых цветов, который Настя так и не решилась выкинуть в отсутствии барышни.

Чувствуя чудовищную усталость и тяжесть во всем теле, Левушка прилег на холодную постель, обнял подушку и зарылся в нее, силясь уловить запах волос Кати. Сердце его разрывалось от тоски, слезы наворачивались на глаза.

- Где ты, Катя? - шептал он, проводя ладонью по вышитому покрывалу, застилавшему кровать.

Юноша не заметил, как уснул, свернувшись клубком и накрывшись одеялом, в которое был укутан. Наутро Настя обнаружила его полыхающим в жару и бредившим...

Сергей Львович добрался до Спасского к ночи. Он привез московского доктора, гостившего у родственников, в имении Львовых Приютине. Доктор Крауз тотчас велел подать воды, тщательно вымыл руки и поднялся к больному, который так и лежал наверху, в Катиной светелке.

Марья Алексеевна не сразу вызвала Сергея Львовича. При упоминании об отце Левушка отчаянно тряс головой:

- Нет, только не это! Нельзя! Умоляю вас, не сообщайте ему обо мне!

Однако прошел день, ночь, а улучшения не наступило. Уездного доктора приглашать было опасно, и Марья Алексеевна, измученная страхом за больного, отправила человека за старшим Бронским.

Получив записку, Сергей Львович был потрясен и встревожен. Он ломал голову: как оказался его сын в доме Денисьевых? Бежал? Только не побег! Бог знает, какие жестокие последствия влечет за собой побег! Сергей Львович уже придумывал план переправки Левушки за границу. И он не стал обращаться к уездному доктору, дабы избежать огласки. По счастью, доктор Крауз был сторонним и весьма порядочным человеком. На просьбу соблюсти приватность он тонко усмехнулся:

- Я - доктор, сударь, следовательно, умею хранить тайны.

Марья Алексеевна встретила предводителя с мольбой в воспаленных глазах. Она казалась утомленной: вторую ночь сидела возле постели больного, не доверяя его прислуге. Это особенно тронуло Сергей Львовича. Его сердце, заключенное в искусственную броню, вновь дрогнуло и напомнило о желании любить. Однако все кончено для него, ведь впереди либо каторга сына и позор, либо вечная разлука с сыном. Сергей Львович чувствовал себя постаревшим на десять лет за последний месяц. И только лучистые глаза Маши воскрешали его к жизни, заставляли вспомнить о радости быть любимым. Устав в одиночестве бороться с отчаянием, старший Бронский ощутил прилив благодарности к Маше за ее заботу о Левушке, за то, что была рядом и всеми силами желала помочь.

Они сидели в полумраке гостиной, ожидая доктора, и молчали. Все нужное уже было сказано. И за это молчание был благодарен Маше Сергей Львович. Теперь он думал: к чему было страдать в одиночестве? Зачем наказывать еще и ее, эту дорогую ему женщину, до боли и трепета любимую? Сергей Львович хмурился и досадовал на себя. Теперь бы упасть перед ней на колени, целовать край ее платья, вымаливая прощение. Но не ко времени, не ко времени...

Маша встрепенулась, заслышав твердые шаги доктора. Крауз вошел в гостиную с озабоченным лицом. Сергей Львович вскочил при его появлении, а Марья Алексеевна протянула руки с немым вопросом.

- Это простудная горячка, стремительно развившаяся. - сообщил им доктор. -Не буду скрывать, ваш сын в тяжелом положении, и Бог знает куда повернет болезнь...

Сергей Львович побледнел, Марья Алексеевна вскрикнула и закрыла лицо руками.

- Что же делать нам, доктор? - осипшим голосом спросил Бронский.

Крауз присел к столу и выпил остывшего чаю, подлил еще из самовара.

- Я дал указание прислуге: клюква с медом, богородская трава... ну да все в руках Божьих. Молиться надобно, как говорит моя несравненная теща.

Сергей Львович ринулся наверх, к сыну, Марья Алексеевна поспешила за ним. Крауз не стал их останавливать...

Они пережили страшную ночь. Левушку обтирали уксусом, клали компрессы, он срывал их. Обертывали в мокрые простыни, и они мгновенно высыхали. Крауз решился на крайнее средство: велел приготовить ледяную ванну.