Волшебная нить

- Ах, как сладко знать, что ты мой! Навсегда, навсегда... - лепетала она прерывисто. - И я ... твоя ... навсегда ...

... Теперь все иначе. Сергей Львович открыл глаза и посмотрел на Машу, верно, тоже погруженную в невеселые мысли. Он сбежал от нее тогда, ничего не объясняя. Испугался счастья, стыдился его, когда Левушка в неволе. Бедняжка, она так страдала, оставшись вовсе в одиночестве. Дочь бросила ее, теперь он... Имение отнимает и без того подорванные силы, нет экипажа, чтобы выехать. А ведь он обещал все хлопоты по имению взять на себя! Куда ни кинь, всюду клин, кругом виноват. Да и сам, не вынеся томления и одиночества, примчался опять к ней.

Нашел Машу в тревоге: время шло, а от Кати ни слуху ни духу. Недолго думая пустились к Давыдовым. Игнатий Ильич объявил им, что отправил Катю с верным человеком в Петербург. Для чего? Соскучилась по подружке. Сердце Бронского кольнуло остро: а как же Левушка? Всегда радушный, Игнатий Ильич теперь сослался на какие-то дела и сбыл их с рук поскорее. Уходя, однако, бросил:

- Да, Сергей Львович, уездное дворянство не принимает вашей отставки, послужите-ка еще.

Они уехали ни с чем. Марья Алексеевна всю дорогу виновато поглядывала на Сергея Львовича, тревожилась и гадала, пожимала плечами и чуть не плакала. Бронский не мог удержаться от злых мыслей в свой адрес: "Счастья тебе возжелалось? Упущенное поскорее наверстать? А сын пусть пропадает, оставленный всеми?!" Он хмурился и брезгливо морщился. Однако выхода из сложившегося положения все не видел...

20.

- Да будет тебе кобениться! - буйствовала Марья Власьевна.

Наташа и та была заодно с ней. Катя вздохнула и подчинилась. Она примеряла уже шестое платье. Первые пять были отвергнуты всемогущей Аргамаковой. Катя устала, она надела бы что угодно, только поскорее бы закончилась эта пытка.

Услужливые вежливые купцы Английского магазина все несли и несли вороха батиста, газа, кружев, шелка, а Марья Власьевна по своему разумению выбирала и требовала от Кати, чтобы примерила. Противиться было бесполезно. Наконец, довольная дама откинулась на бархатной кушетке, где восседала как языческий бог, и громко провозгласила:

- Вот оно! А? - она обратилась за подтверждением к Наташе.

- Недурно, весьма, - кивнула госпожа Пашкова, кружа вокруг Кати с озабоченным видом. - У меня к нему есть прелестные жемчужные вещицы: ожерелье и серьги!

- Да ведь это всего лишь лотерея, не бал! - силилась возразить Катя, но женщины не желали ее слушать.

Впрочем, выбранный наряд и впрямь пришелся весьма к лицу Кате. Белое муаровое платье с тончайшей отделкой, вышитое пунцовыми звездочками и украшенное искусно исполненными пунцовыми гвоздиками выгодно оттеняло Катину красоту.

- Гвоздики в волосы еще надобно, я привезу, - бормотала Марья Власьевна, как куклу вертя туда и сюда послушную Катю.

- У меня есть гвоздики, - встряла Наташа, желавшая непременно поучаствовать в создании идеального образа.

- Должно быть не те! - отрезала Аргамакова, старательно ощупывая ткань платья.

- Как не те? - опешила Наташа. - Пунцовые, махровые, какие же надобны?

- А вот не те! Не нужны махровые, куда их? Посправнее, надобно, убористее.

Наташа лишь руками развела.

Платье подобрали, а туфельки и всякие мелочи отложили на завтра. Пора было ехать домой, к обеду, а у Марьи Власьевны еще оставалась пропасть дел, по ее признанию.

При оплате покупки разыгралась новая сцена. Наташа велела выписать счет на ее имя, но и тут почтенная дама проявила свою волю, рассчитавшись живыми деньгами. Госпожа Пашкова, однако, вытребовала себе право купить Кате остальное.

Выйдя из магазина на Невский проспект, Марья Власьевна наняла извозчика, а подруги сели в свой экипаж.

Это был второй день их "паломничества" в магазин. Катя нимало не загорелась прежним азартом и желанием принарядиться. Ей вспоминались набитые сундуки и ворохи краденого добра, которые были сложены к ее ногам атаманом, и тотчас делалось противно. Девушка поймала себя на том, что ей вновь, как в те роковые дни, хочется одеться в пажеский костюмчик, а косу убрать под берет. Однако ради спасения Левушки она подчинялась Аргамаковой, понимая, что той лучше ведомо, как следует действовать здесь, в Петербурге.

В городе стояла жара, и непривычная к столичной жизни Катя томилась по дому и лесу, по любимым озерам. Но более всего ее удручала картина страданий любимого юноши, которая рисовалась ей так ясно, словно она была там, в узилище. Верно, та нить, что их связала, имела свойство передавать и чувства и видения. И сны беспокоили бедняжку, не давали забыться в соблазнах и приманках столичной жизни.

Однако она с волнением ожидала своего первого появления в большом свете. Марья Власьевна явилась накануне, велела примерить все как есть и осталась довольна.

- Вот и ладно! - хлопнула она ладонью по столу. - Можно бы лучше, да нельзя. Утрем нос столичным гуриям! Наташенька, супруг-то твой вернулся? С кем едете в Павловск?

- С вами, Марья Власьевна. Пашков еще неделю будет в отъезде.

Наташа любовалась подругой и поправляла на ней жемчужные украшения, которые достала из своей шкатулки.

- Катя, ты подлинная греческая богиня! - воскликнула она. - Понимаю твоего Роб Роя!

- Наташа, опомнись, - осердилась девица. - Что ты говоришь?

- Молчу, молчу! - Наташа шутливо приложила палец к губам.

И вот настал день, от которого многое зависело в судьбе Кати и Левушки Бронского. С утра она была как в лихорадке. Марья Власьевна, приехав за ними, тотчас заметила:

- Трясешься, егоза? Ничего! Первую песенку зардевшись спеть. Привыкнешь...

Оглядев Наташу, наряженную в тяжелое шелковое платье, почтенная дама сурово покачала головой.

- Ты, мать, на купчих, верно, насмотрелась? Ко двору, почитай, едешь, а там принят самый что ни есть аристократический тон. Смекай!

Наташа до слез покраснела:

- Это парижское, по последней моде, - пролепетала она.

- Стало быть, у нас своя мода! - Марья Власьевна была непреклонна. - Тебя надули магазинщики, с них станется. Меня слушай! Я, хоть и стара, а в этих делах разумею. Показывай, что у тебя еще есть!

Переворошив весь гардероб молодой хозяйки, Аргамакова остановилась на чудесном платьице из светлого ситца с искусственной веткой репейника у лифа. Она велела Наташе примерить, и, когда та облачилась, всплеснула руками:

- Что я говорила? Глядите!

Наташа подошла к зеркалу и придирчиво осмотрела себя. Однако тотчас рассмеялась довольная:

- А я-то полагала его простоватым, деревенским!

- Аристократический тон, матушка, и есть строгая простота да изысканная скромность! - назидательно подняла палец Марья Власьевна, но тотчас улыбнулась: - Ты и помолодела-то, душа моя.

- Верно, - кивнула Катя, любуясь подругой. - Вовсе девочка.

- И бриллиантов навесила лишку, - добавила критически неуемная Марья Власьевна, и Наташа еще раз с сомнением осмотрела себя в зеркале. Нехотя сняла подвески, оставив серьги и фермуар.

Теперь все были довольны. Аргамакова спохватилась:

- Поторопитесь, поторопитесь-ка, сударыни! Кабы не опоздать на шестичасовой поезд.

- Мы едем железной дорогой? - удивилась Наташа. - Для чего?

Марья Власьевна вдруг смутилась, и лицо ее обрело детское выражение:

- А хочется проехаться: ни разу чуда этого не видела... Да и быстрее будет!

Подруги переглянулись, улыбаясь, и не стали возражать.

21.

Катя тоже не видела этого чуда и с любопытством озиралась кругом.

- Мы не испачкаемся? - с сомнением покосилась она на паровоз, за которым змеилась цепь из двенадцати вагончиков.

Устроились в закрытом вагоне, чтобы прятаться от сажи и пыли, однако окна оставались открытыми. Поезд пестрел нарядными платьями дам, их кружевными зонтиками, косынками, яркими галстуками щеголеватых молодых людей. Среди путешествующих было много отцов семейств с женами и детьми, знатных семейств. Все ехали, верно, в Павловск на благотворительную лотерею.