Последний ключ

- Интриг? Паллад! Когда это тебя пугали угрозы? Лучше вспомни, когда тебя не хотели убить? Ты стал осторожничать! Ты изменился, - она на мгновение помедлила, будто решая для себя, насколько верны ее выводы, но продолжила, - Неужели тебе никогда не хотелось вернуть былое могущество братства? Его славу? Времена, когда Писцов не просто боялись и сторонились, а почитали и уважали! Когда братья были незаменимы при королевских дворах, а знать с благоговением принимала их указания? Братство давно уже превратилось в скопище скорпионов и змей, следующих только своим мелким личным прихотям, оно давно свернуло с путей истинного могущества. Кое-кто считает, что нам пора вернуться к традициям Сабаона. Скажешь, тебе не приходило это в голову?

Паллад промолчал.

- Ты самый сильный из нас. Если кто и достоин возглавить братство, так это ты. Тебе нужно только захотеть взять власть в свои руки. Только захотеть и позволить другим все сделать. Власть сама к тебе придет. Дрез не сможет противиться тебе долго.

Паллад и на это страстное воззвание промолчал. Не согласился. Но куда важнее - не возразил. А то, что он сказал, заставило меня подскочить на месте:

- Что-то нашей леди давно нет. Сходи, проверь.

Пришлось скоренько, на цыпочках, проклиная тихое шуршание камешков под ногами, отбежать назад, уронить пару камней подальше вниз, наделать побольше шума и сделать вид, что только-только приближаюсь. Сердце бешено колотилось, все мои нервы были взвинчены до предела от только что услышанного, но внешне я оставалась невозмутимой.

- Почему так долго, леди Оливия? - сухо спросил Паллад, забирая из моих рук наполненные водой баклаги.

- Звездами любовалась, - буркнула я, обходя его стороной и бросая убийственный взгляд на Шему. Та скривила губы в мстительной улыбочке. Что ж, пусть думает, что я ревную, пусть думает, что мое дурное настроение связано с ее рассказом у ручья. По крайней мере так мне не нужно будет притворяться, что все хорошо.

А мне явно было о чем подумать. В одиночестве.

Сон долго не шел. Мои спутники уже давно спали, завернувшись в плащи, а мне мешали то острые камни под боком, то холод, то мысли.

Узнать, что тебя используют в корыстных целях, неприятно, но и не смертельно. От меня все и всегда чего-то хотели, пытались мною управлять, пытались на меня воздействовать. Я не видела ничего в этом дурного. Таковы люди, такова оборотная сторона власти. Мне врут, мне недоговаривают, мне льстят, меня вводят в заблуждение, а я должна уметь различать ложь, должна научиться плавать в этой мутной водице, должна научиться манипулировать теми, кто манипулирует мной. Голый расчет и ничего более.

И Паллад, если уж на то пошло, лишь возвращает мне то, что я сделала с ним - обманом заставила взять с собой. Но он оказался прав и с другой стороны - такие отношения доверия не добавили. Тогда, в первые дни нашего путешествия, меня искренне удивляло, почему мага так задело мое маленькое представление с обвинением Лиона, ведь сам лорд Лиэтта, как я поняла, от этого не страдал. В Харвизе я использовала те средства, что оказались мне доступны, и нельзя сказать, что не думала о том, как мои действия отразятся на других. В конце концов, никто ведь не погиб?

А теперь я точно знала. Дело было в другом. Дело было во лжи. Дело было в доверии, в тонкой и неуловимой такой штуке, куда более непрочной и хрупкой, чем весенний ледок под лучами солнца. Оказывается, когда его нет, это больно.

Да, умом я понимала: не воспользоваться тем, что судьба сама бросает Палладу в руки, глупо, идти в бой без оружия, когда оно рядом, нелепо. Я есть это оружие. Если бы в мои руки попал ключ, открывающий все двери, я постаралась бы не упустить его.

Однако любой ли ценой? Чем мне придется заплатить за возможность использовать другого человека? Разочарованием с его стороны? Презрением? Ненавистью? Всегда ли это стоит того? Не обернется ли чем-то худшим?

Знать, что о тебе думают, только как об оружии, как о способе добраться до неизвестной мне Холхары, непонятном месте силы, оказывается, больно. А понимать, что ростки доверия, некогда упавшие между мной и Палладом, были лишь притворством, еще больнее.

Но мне не нужно учиться забывать о доверии.

Единственным человеком, кому я могла безоговорочно доверять, был мой отец, а он мертв. Единственный способ общения со всеми остальными - здоровое недоверие и расчет. Единственное существо, кому лгать нельзя никогда и ни в чем, это ты сам, ибо последствия такой лжи предугадать невозможно. А потому я должна сказать себе правду: с людьми, что на краткое время стали моими попутчикам, меня не связывает ничто. Особенно симпатия. Я думала, есть предел недоверию, когда нужно доверять хоть кому-нибудь, чтобы удержаться в рамках человечности. Но после услышанного сегодня этот "предел" сам собой взлетел вверх. Если я кому-то и буду доверять, то не людям, меня окружающим.

Отец говорил: "все лжецы, пока не доказано обратное". Все лгут, кто из добрых побуждений, а кто из корысти. А больно мне потому, что я забыла эту простую истину. Я выкорчую эту боль из своей груди.

Паллад осадил лошадь, привстал на стременах, приложил козырьком ладонь ко лбу, долго всматривался вдаль. Потом обернулся и долго смотрел на путь, который мы проделали. Увидел в небе воронов, с досадой прищелкнул языком:

- Второй день летят за нами.

- Ты уверен? - обеспокоенно спросила Шема.

- Твоя работа? - поинтересовался Паллад, поворачиваясь к ней. Женщина хотела было возмутиться, но потом губы ее изогнулись в горькой усмешке и она холодно ответила:

- Тебе во всем мерещится заговор. Успокойся. Нас никто не преследует.

Но по тому, как он недоверчиво скривился, я поняла: не верит. И я не верила. Из того, что я слышала в том ночном разговоре, за Шемой стояли силы Совета Писцов, желающие свергнуть Дреза и одновременно заполучить Холхару и иффиша, и вряд ли они оставили столь важную миссию без собственного надзора, в руках единственной женщины. И вероятнее всего, эти люди шли где-то за нами следом. Паллад понимал это. Но делал вид, что не понимает.

Мы все усиленно делали вид, что не замечаем лжи друг друга, особенно последние два дня. Шема делала вид, что ее ничто не беспокоит, кроме обычных забот пути. Женщина часто отлучалась на охоту или в села, мимо которых мы проезжали, за припасами. По вечерам тихо бренчала на струнах своей лютни, а в разговорах была осторожна и немногословна. Она выжидала. Лишь изредка я замечала долгий, непроницаемый взгляд черноволосой красавицы на маге.

Паллад делал вид, что по-прежнему рад Шеме, но в его отношении к ней появился покровительственный холод. Что бы их ни связывало раньше, теперь это подвергалось проверке на прочность.

Лион делал вид, что всем доволен, однако стоило ему остаться в относительном одиночестве, лихорадочный блеск его темных глаз и кривящая губы саркастичная улыбка говорили об обратном. Лорду с каждым днем становилось все хуже, но теперь откровенничать со мной о том, что с ним происходит, он не спешил. Зато куда чаще стал разговаривать с Шемой. Они мило болтали, негромко смеялись, но пристальный взгляд мог бы различить в их поведении нервозность и настороженность. К чему бы это?

Лион был натурой деятельной, бездействие и раньше его угнетало, а теперь и вовсе стало нестерпимым. Он все чаще старался вырваться вперед, чтобы хотя бы скоростью и жаром быстрой скачки дать выход накопившемуся раздражению. Но потом возвращался, внешне успокоившийся и улыбчивый. Если бы не излишне настороженный взгляд, я бы ему поверила. Но я не верила. Замечал ли что-нибудь необычное Паллад или поведение Лиона было вполне нормальным? Иногда рассеянно-задумчивый взгляд мага останавливался на молодом товарище, но обычная непроницаемость его лица не позволяла мне с уверенностью сделать вывод. Паллад, озабоченный собственным положением, вполне мог не обратить на Лиона внимания. Размолвок между ними больше не было.