Последний ключ

Севером нынче правила Ла-Ренейда, государство, за пару десятков лет выросшее из крохотного княжества на границе Туманного хребта в могучее королевство, захватившее земли соседей и диктующее свои условия тем, кого захватить не успело. Как только севернее Туманного хребта не осталось ничего, представляющего интерес, взоры Ла-Ренейды повернулись на юг, в королевство куда более богатое и вожделенное, чем скудные северные земли - Маэдрин. Первым на пути к короне Маэдрина, которую нынче носил король Катуар, был перевал Тутарла и приграничный удел королевства - Лакит, вотчина моей семьи.

Лакит был старым, нет, даже древним. Его слава могучей державы гремела еще тогда, когда на месте Маэдрина жили дикие кочевые племена мардантов. Лакит, Ла-Китта, страна киттов, строил города, возводил крепости, прокладывал дороги, воевал, торговал, поражая соседей богатством и мощью. А потом тихо состарился, незаметно подрастеряв силу. И мудрость, если уж на то пошло. Маэдрин по сравнению с Лакитом был подростком, а Ла-Ренейда - сопливым младенцем, но именно этим недорослям, как оказалось, суждено было решить участь Лакита. Лет сто назад молодой Маэдрин, вступив в военный союз с нами, постепенно хитростью сумел подмять Лакит под себя, сделав своим данником - с неслыханно вольными правами, но данником, а Ла-Ренейда...

Удар Ла-Ренейдой был нанесен так удачно, что пограничные гарнизоны пали в считанные дни, а войска лорда Риардона Каскора, моего отца, ренейды взяли в кольцо и разбили быстрее, чем отец мог собрать военную помощь.

Нетрудно догадаться, что случилось после того, как отряды ренейдов обрушились на наш замок Шел и город, что окружал его. Мы были готовы к осаде, приготовления Ла-Ренейды и продвижение ее по землям Лакита не были неожиданностью для отца, но нас предали. Захватчики прошли через потайные ходы прямо в замок Шел. Как? Не знаю. То, что нам с отцом удалось сбежать, можно назвать чудом. Но это, как оказалось, не было концом наших мучений.

Я никогда еще не видела отца таким растерянным и напуганным - пусть это и длилось всего несколько минут. Отец был для меня образцом мужества, выдержки, ума и силы, но даже он спассовал перед неотвратимостью происходящего. Мимолетная слабость стоила ему жизни - отряд ренейдов, ожидавший нас у выхода из катакомб, через которые мы бежали, быстро перебил наших немногочисленных охранников и попытался взять в плен: мы были слишком ценной добычей, чтобы нас можно было просто убить. Но отец сдаваться не собирался. Защищая меня, свою единственную дочь, он дрался как дикий зверь, однако и сам получил смертельную рану мечом в живот.

Я сидела над ним до последнего - то тихо воя от безысходности и зажимая себе рот кулаком, то молча и тупо глядя на его мучения, желая только одного - лежать рядом и угасать одновременно, поскольку представить себе, что я без него буду делать, я не могла. Так нас и нашли люди из нашего замка - лежащего на земле лорда Каскора, хриплое, с кровавыми пузырями дыхание которого говорило о последних минутах его жизни, и меня, лежащую рядом на покрасневшей траве, судорожно прижимающую к ране на животе расписную узорчатую накидку. Минуты, часы или дни после этого вспоминаются мне смутно, расплывчато. Кто-то меня уговаривал и вел куда-то... немолодая женщина с заплаканными глазами осторожно мыла мои окровавленные руки, тихонько причитая... мы скакали, скрываясь от погони, ветер и дождь слепили глаза... В себя я стала приходить лишь у стен замка Харвиза, за сотни миль юго-западнее от родного дома. Слуги моего отца привезли меня в долину Хемсок к дальнему родственнику - троюродному дяде по женской ненаследуемой линии, лорду Эмису Ноа. С тех пор жизнь моя лишилась всяческих красок, стала пуста и уныла.

Известие о смерти кузена потрясло лорда Эмиса, но долго ли он печалился на самом деле? Я ведь не дура и глаза мои не слепы. Земли семейства Ноа были куда как беднее, скромнее тех, которыми владела семья Каскоров. Влияние, которое имели Ноа, не шло ни в какое сравнение с тем весом, что имели Каскоры. И сколько бы поминальных служб ни отстоял лорд Эмис, радость от того, насколько изменилось его положение, скрыть не мог. Пусть из-за смерти моего отца Лакит или хотя бы какая-то его часть отнюдь не перешли в собственность дяди, а богатства дома Каскор никак не легли в подвалы семейства Ноа, Эмис сполна мог попользоваться успехом брата, решая судьбу его дочери. И я не могла ему в этом помешать, поскольку сама предоставила ему такое право своим появлением. Люди, привезшие меня в Хемсок, искренне полагали, что тем самым защищают меня от Ла-Ренейды, однако на деле они только усадили меня в другую клетку, не такую откровенную и устрашающую, но все равно клетку.

Я была молода, неопытна, растеряна, но не глупа. Мне не нужно было объяснять ценность наследницы такого лакомого куска, как Лакит и перевал Тутарла. Даже теперь, когда мои земли были разграблены, замок разрушен, а войска уничтожены, ибо не было больше Лакита, он умер со смертью последнего из лордов Каскоров, я не была нищей. У меня ничего не было - и было имя, древнее гордое имя королей Лакита. Это единственное, что еще стоило дороже моего молодого женского тела. Но ведь и их можно выгодно продать?

Я не строила иллюзий насчет дяди. Теперь он мог с полным правом распоряжаться моей судьбой так, как считал это необходимым, и я не могла его винить за это. Любой другой лорд, к кому бы я ни обратилась за помощью, попытался бы втянуть меня в свой расклад, использовать в своих интересах, так чем Эмис Ноа хуже? Я признавала его права и готова была идти ему навстречу, если и он будет честен со мной. К чести дяди, правду скрывать он не стал. Зная, как я беспокоюсь о судьбе Лакита, он отправлял туда лазутчиков, которые приносили, увы, только печальные известия. Эмис не пытался меня утешать или дарить ложные надежды. Как раз обратное: он очень хотел, чтобы я трезво посмотрела на свою жизнь и на свое будущее. Чтобы я смирилась с тем, что мое положение изменилось, и что теперь кроме дяди нет у меня другой защиты.

Я не доверяла ни ему, ни кому другому, но кому нужно доверие человека, запертого в клетке и вынужденного делать лишь то, что прикажут? И я не видела другого выхода, кроме как подчиниться. У меня не было сил, чтобы сопротивляться, и целей, ради которых стоило бы бороться. Лакит уничтожен, отец погиб, а что я без них? Свою собственную жизнь я ценила невысоко.

Мое древнее и высокородное имя могло принести выгоду только в одном случае - если умело выдать меня замуж. А потому дядя берег меня как зеницу ока, даже лучше собственной дочери. Он приставил ко мне двух матрон, которые следовали за мной по пятам и пресекали всякие попытки разговоров с мужчинами - так, на всякий случай. Но таких случаев у них на самом деле было очень немного. Я вела крайне замкнутый образ жизни. Помимо скудной замковой библиотеки, где книги были скорее исключением, чем правилом (семейство Ноа любознательностью не отличалось), мои занятия ограничивались прогулками по замковой стене, лечебницей и стрельбищем. Дядя был немало удивлен, когда я выразила твердое желание научиться себя защищать и врачевать. По здравом рассуждении мои "прихоти", как он убедился, не подразумевали ничего дурного или тайно-скрытного, а потому с его разрешения первую половину дня я проводила в городских лечебных палатах и несколько часов в день упражнялась в стрельбе из лука и метании ножа. Моим наставником был старый Метьюз, прожженный вояка и преданный пес Эмиса Ноа. Если я и хотела поговорить с ним о чем-то еще помимо ножей и стрел, его насмешливое молчание лучше всяких слов говорило о том, где мое место. Кроме нас двоих да двух чопорных женщин поодаль обычно на стрельбище никого не бывало - людям дяди обычно не приходилось дважды повторять приказы.

Этот распорядок дня превратил обычную мою сдержанность в полную отстраненность от всего происходящего вокруг. Да и на самом деле мне было все равно.

Как правило, дяде я не перечила. Поначалу настороженный, постепенно дядя решил, что я куда благоразумнее его собственной дочери Фризии. Я не отвергала его просьб и предложений - будь то присутствие на скучном приеме или участие в церемонии (для меня это не было в новинку), старалась быть сдержанной в словах и поступках. Мои же собственные просьбы не переходили границ разумного, и дядя это ценил, большей частью идя навстречу. Казалось, мы вполне довольны друг другом.