Красные камзолы

А чего? Я не местный, никого не знаю, никто не знает меня. По внешним параметрам подхожу — рослый, статный… здоровый, опять же. По местным меркам, конечно. Вот и попал. Вообще все как-то сумбурно получилось. Так обрадовался, что встретил людей, когда вышел к деревне. Сразу подошел и начал нести какую-то чушь. С точки зрения местных, конечно. Ну и по моему говору они сразу определили, что я нездешний.

Зато теперь я знаю, откуда взялась у наших гопников манера спрашивать кто ты, чьих будешь и кого знаешь. Наверняка от этих самых рекрутских наборов. По крайней мере те, что меня встретили — они именно эти классические вопросы и задавали. Кто, откуда, кого знаю, чьих буду… Я тогда растерялся. Прямо какой-то ступор напал. Стоят трое ребят, и вроде бы меньше меня ростом, да не шибко крепкие, вот только они смотрят как-то исподлобья, и двигаются как-то своеобразно. А мне руки девать некуда вдруг стало. То я их на груди скрестить хотел, то вдруг в карманы сунуть. То вдруг боком встать. А они еще суетятся так, один говорит, а другие в глаза не смотрят… Сильно растерялся, одним словом. Что-то мямлил, потом с какого-то перепугу взялся оправдываться. А как оправдываться начал — так они начали бить. Несильно. Так, слегка, но очень обидно. То в живот слегка ткнут, то в плечо толкнут, то по ноге лупанут. Да еще вопросы задавать, из которых выходило, что я еще им должен остался за какое-то оскорбление, какое я им умышленно нанес. Почему не дал отпор? Вроде же из кино знаю, что в таких случаях бить надо. А я как… Боялся. Чего боялся? А того, что потом будет, наверное. Если какую-то границу перейти — то потом же точно драка начнется и уже никак по-хорошему не закончить? Тем более в школе так учили — драться, мол, последнее дело. Вдруг кто заявление напишет, или еще чего. Куча глупых мыслей в голове и самооправданий. Таких, знаете — "да я бы если бы с ними драться начал — я бы их покалечил, эх какой я". Только все это про себя, а не вслух.

Загнали они меня в сарай какой-то, где сено хранится. Пригрозили что если попробую сбежать — прибьют. А уже через час вывели, посадили на сани с еще несколькими людьми и повезли в город.

Помню, в детстве недоумевал, как десяток конвоиром может сопровождать колонну в тысячу пленных. В кино как-то это странно выглядело. Мне с дивана тогда казалось, что можно же кинуться на конвой, накостылять им… Потом я понял как это делается. На своей шкуре. И даже научился сам такому мастерству контроля толпы. Но это было потом. А тогда я просто сидел на санях и думал — может, все обойдется. Или это не я думал, или это бормотал кто-то из тех, с кем вместе меня везли? Я, кстати, так и не узнал их имен.

Одежда странная на них была. Собственно, тогда я и начал подозревать, что все это всерьез. Пальто, в которые были одеты мужики — они были без пуговиц. Это называлось словом "армяк". Такое пальто запахивалось на манер халата и завязывалось поясом. Длинным, вроде того, какой на кимоно в каратэ повязывают, в два оборота. Странно, я почему-то думал, что армяк — это шапка такая. Впрочем, мое представление об истории наш препод охарактеризовал очень емко и едко, по-молодежному: "дно".

Следующие сутки помню как в тумане, эпизодами.

Нас привезли в город Кексгольм, как его называли местные. Говорят, там еще крепость была, только я ее почему-то не заметил в тот раз. Дома и дома, ничего особенного.

Высадили с саней и передали человеку, которого представили как старшего команды рекрутов. Высокий, с меня ростом мужчина. Собственно, его и звали "порутчик". Господин порутчик. Имя он назвал вскользь и скороговоркой, поэтому я его не запомнил. Обратил лишь внимание на то, что он был одет в белый мундир. Белые штаны, белая куртка, на голове шапка вязаная, поверх нее — треуголка. Только воротник и отвороты рукавов красные Он построил нас по линии и с сильным нерусским акцентом объявил, что мы теперь рекруты Ее Величества матушки-императрицы и душами принадлежим ей, как и всякие государевы люди. Потому за побег — лютая казнь. Ну и все такое прочее. Стращал по всякому, значит. Парни в строю еще шептались — куда бежать, зимой-то? Зимой ведь по домам сидят, все как на ладони видны.

На ночлег нас определили большой серый ангар, который господин порутчик по какому-то недоразумению назвал казармой. Пустое длинное одноэтажное здание, без окон и отопления, с неровными кучками сена на земляном полу. В ту ночь я благодарил мать, которая заставила перед выходом надеть термобелье. Без него бы, думаю, я бы околел.

В тот вечер нас не кормили. Позже я узнал, что собранные с окрестных деревень рекруты делились на две части. Кто-то оставался в местной ландмилиции, а остальных отправляли в полк. Ландмилиция финансировалась из местного бюджета, полк — из государственного. Потому пока было неясно, кто из нас куда распределен — ни те, ни другие не собирались тратить деньги на нашу кормежку. А, может быть, выделенную на нас еду постовые сперли или кто-то из их начальников. Такое тут, говорят, сплошь и рядом. Опять же, ночью выяснилось, что попадание в ландмилицию — платное. По крайней мере некоторые из рекрут где-то ближе к полуночи о чем-то шушукались с часовым в белом мундире, что охранял выход. Звенели монетами. Солдатчина в ландмилиции не строгая, далеко не угонят. А вот те, кого в полк определят — те, считай, своего дома не увидят никогда.

Утром нас, голодных и замерзших, вывели из ангара на построение. Проснулись не все. Двое так и остались лежать на сене. Может, крепко спали, а может, замерзли насмерть. Обычное дело, как я узнал потом. В тот момент же я ничего не чувствовал кроме озноба и какого-то странного отупления.

Рекрутов собралось около сотни. Выстроились кое-как более-менее ровной толпой на площадке перед ангаром. Напротив нас стояло десять мужиков в белых мундирах и светло-серых кожаных плащах поверх. С ружьями, за спиной — ранцы, через грудь перекинута перевязь со шпагой. На поясе сзади видна какая-то квадратная кожаная сумка типа барсетки.

— Кто это? — спросил я вслух.

— Ну ты темнота. — Ответил какой-то бородатый мужичонка, стоявший рядом — Это из ландмилиции, вроде конвоя, получается. Те, кому повезло. А вон та группа рядом с ними, как оборванцы одетые — это тоже из ландмилиции, но которых с нами в полк отправят. Будут нашими дядьками на первое время. Не откупились, получается. Или забияки какие, что их в полк ссылают. Оно кто ж по доброй воле из ландмилиции в армию-то пойдет?

— А ты-то откуда это знаешь?

— Пф! Скажешь тоже! — мужичонка аж обиделся — Я ж городской! Не первый раз уже рекрутские наборы вижу. Я тута кожевенником работал, батя у меня кожевенную лавку держит. И в полку тоже по коже работать буду, али сапожником.

— А разве городских призывают? — это спросил парень слева от мужичка, щуплый да нескладный.

— В рекрутский набор всех призывают, кто к какому-то делу не приписан. Я вот приписан был, да в семье нужда большая. Братьев да сестер много. А за рекрута, коли вместо кого служить пойдешь — можно и сто рублев получить. Они, чай, семье не лишние. А там я все одно к делу прибьюсь. Не все ж у бати в подмастерьях ходить, он-то у меня еще крепкий!

Понял я из его объяснений немного, но уточнять не стал. Зуб на зуб не попадал после ночевки в ангаре и живот сводило от голода. Считай, сутки не ел к тому моменту. Любопытства не было как факт.

Вскоре подошел господин порутчик и еще какой-то военный, одетый совсем иначе. На голове треуголка, как и у всех здешних военных, но плащ темно-серый, мундир из-под него виднеется зеленый, а штаны — красные. Они о чем-то переговорили с господином порутчиком, после чего зеленый произнес речь:

— Здравствуйте, будущие государевы люди. Вы зачислены, значитца, рекрутами в наш достославный Кексгольмский пехотный полк. С чем вас, получается, и поздравляю. — интересно так у него это прозвучало. Он это произносил с каким-то внутренним наслаждением, как бы смакуя: "Кексольмский пехотный полк".