Страница 11 из 23
Торий говорит, что это очень грустно — ощущать себя последним из рода.
Ученые говорят, что можно попробовать восстановить репродуктивную функцию.
Си-Вай говорит, что можно продолжить опыты и вывести новых васпов искусственным путем.
Я сказал сразу после Перехода и говорю это сейчас: не надо.
Для нас это счастье — ощущать себя последними. Это большое облегчение — просыпаться и знать, что больше не будет исковерканных судеб. Что со смертью последнего из нас исчезнет и весь проклятый род. Мы станем полноценным мифом — каким и должны быть всегда.
Мы — монстры, которым дали шанс достойно прожить остаток жизни. И исчезнуть.
Я часто думаю: что даст искусственное выведение васпов?
Даже если не будет принятого в Ульях воспитания и пыток, все равно под угрозой окажутся многие жизни и здоровье людей. Я не хочу этого. Я больше не хочу экспериментов: ни над кем, ни ради любой из благих целей. Никакая выносливость, никакая сила, никакое чудесное заживление ран не изменяют факта, что ты, по сути, являешься нелюдем. Да и кто поручится, что эксперимент снова не выйдет из-под контроля, как это уже случалось не раз?
То же касается восстановления репродуктивной функции.
Кто поручится, что от смешанного брака не родится монстр, еще более ужасный, чем любой васпа или даже Королева? Что будет намешано в ДНК? Как скоро проявится мутация? Во что выльется потом?
Мы — проклятая саранча, вышедшая из бездны, отпертой руками человека. Так пусть после нашего ухода бездна закроется навсегда.
Из всех стихов, которые читал мне Расс, вспоминаются эти:
"Я хотел бы стать призраком. Просто тенью.
Не иметь ног — невесомо скользить над землей.
Снять с нее, израненной, груз свинцового тела.
Не иметь рук — не касаться надломленных веток
старой сосны, истекающей кровью и соком.
Я хотел бы оставить лишь сердце — но где его взять?
Сердец не бывает у палачей".
7 апреля, понедельник
За это воскресенье я выспался, как за все прошедшие годы. Сегодня я бодр, подтянут и точен. Меня ждет важное дело, ради которого стоило подняться в такую рань.
Сторож на вахте зевает, спрашивает шутливо:
— Чего не спится? Грехи не дают?
Я растягиваю губы в вежливой улыбке. Иногда мне сложно понять, где у людей заканчивается юмор и начинается издевка. Поэтому спокойно отвечаю ему:
— Много работы.
Забираю ключи от лаборатории и поднимаюсь наверх.
В Институте — ни души. Как и планировалось: свидетели мне не нужны. Потому что мое важное сегодняшнее дело подпадает под статью уголовного кодекса Южноуделья и называется "кража со взломом".
Не имею понятия, что со мной будет, если меня застукают на месте преступления. Вернут в реабилитационный центр? Отправят в колонию? Расстреляют на месте? В конце концов, моя клятва касалась только жизни и здоровья граждан. И после Перехода мне не приходила в голову мысль что-то украсть. Даже когда не было денег. Даже когда я сильно голодал.
Но ведь и прежде никто из васпов не вешался на дверной ручке.
Отмычку мне помог сделать Расс — в его владениях полно ненужного хлама вроде мотков проволоки или ржавых ключей. А я не был бы преторианцем, если бы не умел вскрывать сложные замки или заводить без ключа машины, или собирать взрывчатку что называется "из соплей и веток".
Думаю и о том, не взломать ли самому квартиру Пола. Но чутье подсказывает мне, что в этом случае я уж точно не отделаюсь легко. А вот вахтер, подкупленный полштофом спирта, вполне может придумать любое алиби. С него и спрос будет меньше.
Замок у Тория — паршивый. А шифр у шкафчика — простой. Будь такие замки в Ульях, я бы сбежал оттуда в первую же после перерождения зиму.
Все препараты в Институте выдаются под подпись. И спирт в том числе. Рано или поздно Торий заметит пропажу, но тогда меня это уже не будет волновать. Кто докажет? Я работаю в резиновых перчатках, одолженных у Расса. И уже придумал, куда спрячу бутыль — за бак с отходами, куда кроме лаборанта (подвида "подай-принеси") никто свой нос совать не станет.
Бутыли со спиртом стоят на верхней полке. Я аккуратно беру крайнюю и думаю о том, что спирт можно перелить в любую другую тару, а в подотчетную бутыль налить обычной водопроводной воды. Но решаю, что не стоит усложнять себе жизнь. Отвинчиваю пробку, дабы удостовериться, что это действительно спирт, а не какая-нибудь кислота. В ноздри бьет резкий запах, от которого начинает мутить — после недавней попойки на алкоголь глаза не смотрят. Радует, что в этом васпы не отличаются от людей.
Я собираюсь завинтить крышку обратно, и тут слышу шаги.
В пустом коридоре они отдаются гулким эхом: одни — четкие, решительные; другие — легкие, семенящие. Идут двое — мужчина и женщина. И я замираю. И сердце начинает стучать в такт этим приближающимся шагам.
Я даже не успеваю подумать, куда можно спрятаться (а спрятаться в кабинете Тория можно только под столом), как в замке несколько раз поворачивается ключ и знакомый голос произносит:
— Странно, здесь открыто.
Дверь распахивается, и я слышу, как Торий добавляет:
— Должно быть, в пятницу так спешил за покупками, что забыл закрыть. Рассеянность — мой единственный недостаток. В остальном я, конечно, идеален!
Он смеется, и женщина подхватывает его смех. И входит первая.
И замирает на пороге. Замираю и я. И температура в кабинете сразу взлетает на десяток градусов вверх.
Виноваты ли алкогольные пары, или события прошедших дней действительно довели меня до ручки — но передо мной во плоти стоит моя русалка.
Льняные волосы закручены в жгуты. Кожа — белая, как парное молоко. В глазах сверкают кристаллики морской соли — или это блики отражаются от овальных стекол очков? И не вышитая сорочка прикрывает ее узкие плечи и маленькую грудь, а клетчатая рубашка.
Она еще улыбается по инерции, но брови удивленно ползут вверх. И за ее спиной я вижу застывший силуэт Тория — по сравнению с хрупкой русалкой он кажется великаном.
— Доброе утро, — как ни в чем не бывало, дружелюбно произносит она. — Простите, мы вам помешали…
Молчу. Стою, как истукан — в одной руке открытая бутыль, в другой — отмычка. К возрастающей температуре добавляется электрическое потрескивание — я почти физически ощущаю его и знаю, что это начинает закипать Торий. Глаза его белеют, на скулах играют желваки. И я съеживаюсь, ожидая взрыва. Но вместо этого он указывает на бутыль в моих руках и произносит наигранно радостным тоном:
— О, я гляжу, подвезли? Все в порядке? Не разбавлено, как в прошлый раз?
И поворачивается к спутнице:
— Знаешь, за этими поставщиками глаз да глаз. Жулики! Закажешь спирт — а привезут воду. Приходится проверять.
— Неужели? — удивляется девушка. — И часто такое бывает?
— Частенько! Как видишь, один не справляюсь, приходится лаборантам поручать. Иной раз так напроверяются, что к концу дня на ногах не стоят. Я им за вредность премии выписываю. Печень ведь не казенная.
И снова ко мне:
— Так ты ставь на место, ставь! Мне за него еще по накладной отчитываться, а ты этих бюрократов знаешь. Набегут с литромерами, им ведь не докажешь — что проверяли, а то так выпили.
Я молча ставлю бутыль обратно. Голова идет кругом. Ехидный тон профессора не вяжется со взглядом, от которого я вот-вот вспыхну, как папиросная бумага, и рассыплюсь в прах.
— Большая удача, что ты такая ранняя пташка, Ян, — обращается ко мне Торий. — Давно надо было вас познакомить, теперь исправляю ошибку, — он снова поворачивается к спутнице. — Хлоя Миллер, моя давняя знакомая и основательница фонда "Открытые двери".
— А я вас сразу узнала, — говорит Хлоя и протягивает руку.
Я делаю над собой усилие и выдавливаю сквозь зубы:
— Каким образом? Мы не встречались.
— Нет, — улыбается она. — К сожалению, когда я приезжала в реабилитационный центр, вы были на занятиях искусством. О! — ее глаза восторженно распахиваются. — Я видела вашу работу! И должна сказать, это очень впечатляющая картина! Одинокое дерево на холме. Сломанная ветка качается на ветру, словно напоминание о скоротечности нашей жизни…