Страница 4 из 16
– Надо бы сразу прижечь, – сказал мистер Хакстерс, – в особенности если получилось воспаление.
– Я бы пристрелила ее, – сказала одна из женщин.
Вдруг собака снова зарычала.
– Давайте вещи, – послышался сердитый голос, и на пороге появился незнакомец, закутанный, с поднятым воротником и опущенными полями шляпы. – Чем скорее вы внесете мои вещи, тем лучше, – продолжал он. По свидетельству одного из очевидцев, он успел переменить перчатки и брюки.
– Сильно она вас искусала, сударь? – спросил Фиренсайд. – Очень это мне неприятно, что моя собака…
– Пустяки, – ответил незнакомец. – Даже не поцарапала. Поторопитесь лучше с вещами.
Тут он, по утверждению мистера Холла, выругался вполголоса.
Как только первую корзину внесли по его указанию в гостиную, незнакомец нетерпеливо начал ее распаковывать, без зазрения совести разбрасывая солому по ковру миссис Холл. Он начал вытаскивать из корзины бутылки – маленькие пузатые бутылочки с порошками, небольшие, узкие бутылки с окрашенной в разные цвета или прозрачной, как вода, жидкостью, синие изогнутые склянки с надписью «яд», круглые бутылки с тонким горлышком, большие бутылки из зеленого и белого стекла, бутылки со стеклянными пробками, с вытравленными на них надписями, бутылки с притертыми пробками, бутылки с деревянными затычками, бутылки из-под вина и прованского масла. Все эти бутылки он расставил рядами на комоде, на каминной доске, на столе, на подоконнике, на полу, на этажерке – всюду. В брэмблхерстской аптеке не набралось бы и половины такого количества бутылок. Получилось внушительное зрелище. Он распаковывал корзину за корзиной, и во всех были бутылки. Наконец, все шесть корзин опустели, а на столе выросла гора соломы; кроме бутылок в корзинах оказалось еще немало пробирок и тщательно упакованные весы.
Распаковав корзины, незнакомец отошел к окну и немедля принялся за работу, не обращая ни малейшего внимания на кучу соломы, на потухший камин, на ящик с книгами, оставшийся на улице, на чемоданы и остальной багаж, который был уже внесен наверх.
Когда миссис Холл подала ему обед, он был совсем поглощен своей работой, которая заключалась в том, что он вливал по каплям жидкости из бутылок в пробирки, и даже не заметил, как она вошла; лишь когда она убрала солому и поставила поднос на стол, быть может несколько более шумно, чем обычно, так как ее взволновало плачевное состояние ковра, он быстро взглянул в ее сторону и тотчас отвернулся. Она успела заметить, что незнакомец был без очков: они лежали возле него на столе, и ей показалось, что его глазные впадины необычайно глубоки. Он надел очки, повернулся и посмотрел ей в лицо. Она собиралась уже высказать свое недовольство по поводу соломы на полу, но он предупредил ее.
– Я бы просил вас не входить в комнату, не постучав, – сказал он с необычайным раздражением, которое, видимо, с легкостью вспыхивало в нем по малейшему поводу.
– Я постучалась, но должно быть…
– Быть может, вы и стучали. Но во время моих исследований— исследований чрезвычайно важных и необходимых – малейшее беспокойство, скрип двери… Я бы просил вас….
– Конечно, сударь. Если вам угодно, вы можете запирать дверь на ключ. В любое время.
– Очень удачная мысль! – сказал незнакомец.
– Но эта солома, сударь. Осмелюсь заметить…
– Не надо! Если солома вас беспокоит, поставьте ее в счет. – И он пробормотал про себя что-то очень похожее на ругательство.
Он стоял перед хозяйкой с воинственным и раздраженным видом, держа в одной руке бутылку, а в другой пробирку, и весь его облик был так странен, что миссис Холл смутилась. Но она была особа решительная.
– В таком случае, – заявила она, – я бы хотела знать, сколько вы полагаете…
– Шиллинг. Поставьте шиллинг. Я думаю, этого достаточно?
– Хорошо, пусть так и будет, – сказала миссис Холл, принимаясь накрывать на стол. – Конечно, если вы согласны…
Незнакомец повернулся и сел спиной к ней.
Все послеобеденное время он работал, запершись на ключ и, как удостоверяет миссис Холл, почти в полной тишине. Только один раз послышался треск и звон стекла, как будто кто-то толкнул стол и с размаху швырнул на пол бутылку, а затем раздались торопливые шаги по ковру. Опасаясь, уж не случилось ли что-нибудь, хозяйка подошла к двери и, не стуча, стала прислушиваться.
– Ничего не выйдет! – кричал он в ярости. – Не выйдет! Триста тысяч, четыреста тысяч! Это необъятно! Обманут! Вся жизнь уйдет на это!.. Терпение! Легко сказать!.. Дурак, дурак!
Тут кто-то вошел в трактир, застучали тяжелые сапоги по плиткам пола, и миссис Холл должна была волей-неволей отойти от двери, не дослушав.
Когда она вернулась, в комнате снова было совсем тихо, если не считать слабого скрипа кресла и случайного позвякивания бутылки. Очевидно, незнакомец снова принялся за работу.
Когда она принесла чай, то увидела в углу комнаты, под зеркалом, разбитые бутылки и золотисто-желтое пятно, небрежно вытертое. Она обратила на это внимание постояльца.
– Поставьте все это в счет, – огрызнулся он. – Ради бога, не мешайте мне. Если я причиняю вам какой-нибудь убыток, ставьте в счет. – И он снова принялся делать пометки в лежавшей перед ним тетради.
– Знаете, что я вам скажу, – таинственно начал Фиренсайд. Разговор происходил вечером того же дня в пивной.
– Ну? – спросил Тедди Хенфри.
– Этот человек, которого укусила моя собака… Ну, так вот: он – чернокожий. По крайней мере, ноги у него черные.
Я это заметил, когда собака порвала ему штаны и перчатку. Надо было думать, что сквозь дыры видно будет розовое тело, правда? Ну а на самом деле ничего подобного. Одна только чернота. Верно вам говорю, он такой же черный, как моя шляпа.
– Господи помилуй! – воскликнул Хенфри. – Вот так так! А ведь нос-то у него самый что ни на есть розовый.
– Так-то оно так, – заметил Фиренсайд. – Это верно. Только вот что я вам скажу, Тедди. Парень этот пегий: где черный, а где белый, пятнами. И он этого стыдится. Он вроде какой-нибудь помеси, а масти, вместо того чтобы перемешаться, пошли пятнами. Я и раньше слыхал о таких случаях. У лошадей это бывает сплошь да рядом, спроси кого хочешь.
Глава IV
Мистер Касс интервьюирует незнакомца
Я так подробно изложил обстоятельства, сопровождавшие приезд незнакомца в Айпинг, для того, чтобы читателю стало понятно всеобщее любопытство, вызванное его появлением. Что же касается его пребывания там до знаменательного дня клубного праздника, то на этом – за исключением двух странных происшествий – можно почти не останавливаться. Иногда случались столкновения с миссис Холл по вопросам хозяйственным, но из них постоялец всегда выходил победителем, тотчас же предлагая дополнительную плату, и так продолжалось до конца апреля, когда у него стали обнаруживаться первые признаки безденежья.
Холл недолюбливал его и при всяком удобном случае повторял, что от него надо избавиться, но неприязнь эта выражалась главным образом в том, что Холл старался по возможности избегать встреч с постояльцем.
– Потерпи до лета, – урезонивала мужа миссис Холл, – когда начнут съезжаться художники. Тогда посмотрим. Он, пожалуй, нагловат, зато аккуратно платит по счетам, этого у него отнять нельзя, что ни толкуй.
Постоялец в церковь не ходил и не делал никакого различия между воскресеньем и буднями, даже одевался всегда одинаково. Работал он, по мнению миссис Холл, весьма нерегулярно. В иные дни он спускался в гостиную рано и подолгу корпел над своими исследованиями. В другие же вставал поздно, расхаживал по комнате, целыми часами громко ворчал, курил или дремал в кресле у камина. Сношений с внешним миром у него не было никаких. Настроение его по-прежнему было чрезвычайно неровным: по большей части он вел себя, как человек до крайности раздражительный, а раза два у него были припадки бешеной ярости, и он швырял, рвал и ломал все, что попадалось под руку. Казалось, он постоянно находился в чрезвычайном возбуждении. Он все чаще разговаривал вполголоса с самим собой, но миссис Холл ничего не могла понять из этих разговоров, хотя усердно подслушивала.