Нигредо

Вскрикнув, она отшатнулась назад и раздавила каблуком несчастную розу.

Ноздри уловили душный запах дыма.

Обугленной древесины.

Горелых тряпок…

От страха замутило, воздух перед глазами сгустился и задрожал. Поэтому Марго следила, точно во сне, как новобрачные, а за ними императорская чета спустились на мостовую, как гвардейцы принялись очищать площадь, как подкатили экипажи с открытым верхом, и первым подсадили ее величество императрицу, затем — невесту, а следом император вскочил на подножку и привстал, приветствуя народ.

Толпа взревела и смяла оцепление.

— Назад! Назад!

Первые залпы — в воздух. Запахло порохом и дымом.

Марго ухватили за локоть, потащили в оцепление, в тень, в безопасность. Наверное, Вебер? Она не заметила, кто.

Зато заметила, как от толпы отделился невзрачный человек в потрепанной кепке.

Он прорвался через оцепление и бежал прямо к экипажам. В руках что-то страшно блестело… не дуло ли револьвера?

Грудь обдало жаром. Подавшись вперед, Марго вскрикнула:

— Генрих!

Глаза кронпринца янтарно блеснули, отражая полуденное солнце.

Одним прыжком — совершенно не по-королевски, — преодолев расстояние до кареты кайзера, его высочество выбил револьвер из рук нападающего и ударил того в скулу.

Марго услышала треск, показавшийся ей слишком громким даже на фоне выстрелов и ржания перепуганных лошадей.

Потом человек вспыхнул, как факел.

Его крик — по-звериному хриплый и страшный, — заставил внутренности сжаться. И Марго затряслась, точно ее саму коснулась огненная ладонь. Точно ее саму опалило пламя. Точно она была не здесь, а…

… далеко, далеко, в доме, охваченном пламенем. Рушились деревянные перекрытия, хрустело под ногами стекло. И кто-то — Родион! — тоненько звал ее:

— Рита! Ри-ита!

Дым разъедал легкие и глаза. Ничего не видя перед собой, она шарила ладонями в пустоте, кашляла, падала, ползла, вставала и шла снова, чтобы найти и спасти…

— Спасти! — закричала, теряя разум от накатившего страха и билась в чужих руках. — Спасите его! Пожа… Родиона! Спаси…!

Она кричала.

Кричали люди.

Мелькали под солнцем медные каски пожарных и, кажется, тоже вспыхивали, мгновенно покрываясь угольной коростой. Небо быстро теряло краски: его затягивал дым. Тогда Марго казалось, что она слышит шорох огненных крыльев Холь-птицы: однажды восстав из пепла, она погружала в пепел и тьму вечный Авьен, и собравшихся здесь людей, и задыхающуюся, теряющую сознание Маргариту.

5.1

Ротбург, церемониальный зал

Под ослепительно-белым светом огромных электрических люстр Генрих чувствовал себя особенно неуютно. Может, и прав был отец, когда противился веяниям нового времени. Теперь алая ковровая дорожка — как линия на ладони. И сам Генрих — выступающий под руку с новобрачной, вслед за оберцеремонимейстером и императорской четой, — открыт сотням оценивающих глаз.

Шли, точно на эшафот.

Невеста — нет, нет, теперь уже законная супруга в болезни и здравии, в горе и радости, пока смерть не разлучит их — Господи, помоги! — держала его под локоть с ощутимой опаской. Перчатка, обтягивающая ее ладонь, темнела от влаги, да и сам Генрих страдал от невозможности вытереть с шеи пот, от духоты и жажды, от зуда в стигматах и от того, что бал все-таки состоялся, как он ни настаивал на отмене.

— Никто из моих подданных не пострадал, — официально заявил его величество кайзер. — Кроме самого преступника. Его доставят в тюремный госпиталь, а после допросят и казнят. Торжественная часть во славу Спасителя и его супруги состоится сегодня же вечером.

И, оставшись наедине с императрицей и Генрихом, отметил:

— В конце концов, это не первое покушение. Бог милостив ко мне, в тот раз клинок наткнулся на металлическую пуговицу, и я отделался легким испугом.

— Тогда вам помог адъютант, дорогой Карл, — с дрожью в голосе напомнила Мария Стефания. Она была нездорово бледна, но держалась, как подобает императрице. — А сегодня — собственный сын. — И, помолчав, добавила совсем тихо: — А вы все еще не поблагодарили его за спасение.

— Какие пустяки, матушка, — в растерянности ответил на это Генрих, вздрагивая от гуляющего под кожей огня и неясного, почти сумасшедшего возбуждения. — Мой долг, как Спасителя…

— Ваш долг, сударь, заключается в служении Богу и империи, — резко перебил его кайзер. — Дарованная вам сила призвана защищать ваш народ, а не убивать.

— Я и защищал! — опешив, возразил Генрих. — Вас! Моего отца и императора Авьена!

— А заодно опалили бедняге полголовы. Ловить государственных преступников — долг полиции и солдат, и я спрошу с министров, отчего они не озаботились безопасностью. Но вы, сударь, — взгляд под нависшими бровями окаменел, — вы обязаны помнить о предназначении и сдерживать себя впредь! Иначе я буду вынужден согласиться с его преосвященством, что вы стали слишком опасны.

Слова засели в мозгу мигренозной иглой, и жгли, подобно стигматам.

Отец прав.

Дьюла отвратительно прав.

Он мог не сдержаться. Убить. Не только преступника, но и десятки безвинных людей!

«Вы Спаситель, ваше высочество, — всегда втолковывал учитель Гюнтер, хищно кружа подле маленького Генриха, когда тот по своей воле стягивал перчатки или жаловался на боль, и зловеще поигрывая розгой. — До означенного часа никогда — никому и никогда! Зарубите себе на носу! — ни при каких обстоятельствах, вы не должны причинять вред!»

Спаситель?

Чудовище!

В груди поднималось глухое отчаяние, воздуха не хватало и хотелось морфия.

Придерживая саблю, Генрих тяжело опустился в обитое бархатом кресло по правую руку от императора и отметил, как равийская принцесса — а ныне кронпринцесса Священной империи, — совсем неизящно плюхнулась в соседнее. С ее припухшего лица не сходило выражение тупого испуга. Кого она испугалась больше? Нападающего? Или собственного супруга?

Генрих с досадой сжал подлокотники кресла, загоняя внутрь беснующийся огонь. И слепо глядел в потолок, пока гости подходили выразить почтение: сперва, конечно, тесть и теща — их сиятельства Конрад и Анна, престарелые и раздувающиеся от гордости и обожания. Теща все порывалась поцеловать Генриху руку, но ее быстро оттеснили в сторону, и место сейчас же заняли кронпринцессы Ингрид и Софья, прибывшие вместе с детьми и мужьями.

— Будьте счастливы, дорогой Генрих! — присела в реверансе круглолицая и очень похожая на отца Ингрид. — Господь благословил вас!

— А я просто рада видеть вас снова, — улыбалась Софья, не похожая ни на отца, ни на мать, а вовсе даже на бабку, из-за чего — Генрих знал точно, — матушка с прохладцей относилась к своей средней дочери.

— Надеюсь, вы подольше задержитесь в Авьене, — ответно улыбнулся он. — С вашим отъездом Бург опустел.

И не покривил душой: огромные залы, в которых они играли еще детьми, казались теперь холодными и обезлюдевшими, точно отсеки семейного склепа, в котором заживо похоронили Генриха. Дурацкие искусственные розы в прическе Ревекки Равийской напоминали могильные венки.

Генрих тоскливо отвернулся, вспоминая недавно отосланный на Лангерштрассе букет. Прошло два дня, а от баронессы ни слуху, ни духу. И он, не привыкший к молчанию, терзался неизвестностью и досадой.

Гости подходили и подходили: надменный и глуповатый Людвиг, правитель Вэймарского королевства, занявший трон каких-то полгода назад и этим весьма кичившийся перед Генрихом; его сиятельство Бела Медши, представитель Турульской знати, как всегда подтянутый и серьезный, похожий на нахохлившегося ворона; за ними — послы Галлара и Ютланда, министры, герцоги, графини…

В глазах разбегалась рябь от пышных нарядов, драгоценностей и орденов. Пестрели иностранные флаги. Над троном императора, вздыбив золотые перья, пылала Холь-птица, в ее глазах застыла рубиновая кровь.

Главное — выдержать первый вальс.

— Надеюсь, вы хорошо вальсируете, дорогая, — негромко сказал Генрих, кланяясь супруге и аккуратно сжимая ее взмокшую ладонь. — Я по известной причине не столь часто танцую с дамами, но Спасителю простят некоторую неуклюжесть. А вам нет.