Нигредо

— Должно быть, неприятно постоянно находиться под наблюдением.

— Вы правы, — согласился Генрих и, уступив дорогу симпатичной фрау в огромной шляпе с пышными перьями, увлек баронессу в сторону. — Я знаю место, где можно поговорить без посторонних глаз и ушей. Смотрите!

Баронесса вскинула голову, щурясь на чисто-синее небо. В нем, расцветая алыми соцветиями, покачивались вагончики колеса обозрения.

Генрих ускорил шаг, аллея раскрылась и ввела к низкому заборчику, за которым медленно вращался гигантский обод.

— Один круг! — Генрих бросил карусельщику двадцать гульденов. — остальное оставь себе! В честь его высочества и во славу его!

И, приоткрыв баронессе дверцу кабинки, осторожно подсадил ее и вспрыгнул следом.

4.4

Под ногами плавно качнулась опора, заскрипел обод, подбрасывая кабинку вверх. Генрих ухватился за витую спинку стула и подвинул его баронессе:

— Присядьте.

Она боком опустилась на самый краешек, придержав турнюр и поправив оборки. Генрих опустился напротив и с удовольствием отметил аккуратную сервировку, обложенный льдом графин с плещущейся рубиновой жидкостью на дне и полное отсутствие посетителей за двумя другими столиками.

— Желаете вина, баронесса? — предложил он, с удовольствием встряхивая графин и наблюдая, как земля за стеклом постепенно уплывает вниз вместе с крикливыми зазывалами, шумными толпами и назойливыми преследователями, отчего в желудке поднималась щемяще-приятная волна, отдаленно напоминающая эффект от укола морфием. И так же, как после укола, отступала тревога, сменяясь ощущением расслабленности и полета.

— Я предпочла бы кофе, ваше высочество, — тем временем ответила баронесса.

— Сожалею, — без сожаления ответил Генрих и плеснул вино в бокалы. — Но сегодня весь Авьен празднует мою грядущую помолвку и желает счастья. Вы ведь желаете мне счастья, не так ли?

— Конечно, — она сжала бокал. — Пусть ваша семейная жизнь будет безоблачной, ваше высочество!

— Amen, — ответил Генрих и сделал глоток.

Вино приятно охлаждало, играло терпкостью на языке, что отчасти гасило его внутренний пожар. Генриху захотелось набрать полные горсти льда и растирать их в пальцах до тех пор, пока по запястьям не потекут щекочущие ручейки.

— Отсюда открывается прекрасный вид, — заметила баронесса. С ее лица пропала прежняя настороженность, в глазах блуждали огоньки.

— Вы здесь впервые?

— О, да.

— Тогда наберитесь терпения. Скоро мы поднимемся над деревьями, и вам откроется поистине захватывающее зрелище.

— Я вижу! — легко отозвалась она, жадно выхватывая убегающую вниз зелень, яркие пятна палаток меж ними и вспыхивающий над крышами шпиль кафедрального собора Святого Петера. — Авьен очень красив!

— Думаете? — спросил Генрих, в свою очередь любуясь мягко очерченным профилем баронессы, задорно вздернутым носиком и живым румянцем щек.

— Со стороны он куда красивее, чем изнутри. Отсюда город похож на игрушку в музыкальной шкатулке. Стоит потянуть ручку, как запускается механизм: городок крутится, в окнах вспыхивают огоньки, а на площадке перед ратушей даже двигаются крохотные фигурки.

— Совсем как эти, не правда ли? — Генрих указал вниз. Шляпки и зонтики — бисерная россыпь в густой зелени аллей. Голоса не слышны, вместо них — задорно летящая музыка. И весь этот город — нагромождение черепичных крыш и дворцовых куполов, эклектики и барокко, соборных шпилей и фабричных труб, — как заводная игрушка на ладони. Наскучит — и остановишь движение жизни одним нажатием пальца.

— Вам не очень-то нравится Авьен? — голос баронессы вытряхнул Генриха из задумчивости.

— А вам? — машинально спросил он.

— Нет, — быстро ответила баронесса. — Не всегда.

— Отчего же?

— Он пытается выглядеть лучше, чем есть на самом деле. Только поглядите на всю эту позолоту! — ее спина натянулась струной, глаза вспыхнули лихорадкой. — Он ведь пытается обмануть нас! Как нищий, обокравший дворянина и нацепивший его одежды! Он же кричит всем: смотрите! Какой я богатый и знатный! Какая древняя у меня история! Как я велик! А стоит соскоблить позолоту, и под ней окажутся язвенные струпья…

— Vivum fluidum, — пробормотал Генрих. — Как же вы правы…

— Впрочем, — услышал смущенный голос баронессы, — с высоты Авьен и правда впечатляет. И я, конечно, не должна говорить такие вещи о ваших владениях, ваше высочество.

— Не моих, — ответил Генрих, покручивая в пальцах почти опустевший бокал. — В моих руках нет власти, только огонь… и я не знаю, можно ли спасти тех, кто много веков гниет изнутри. Или одним ударом покончить…

Еще глоток. В голове снова разрастался шум — не то отголосок звучащего вдалеке рондо, не то призрак подружки-мигрени.

— Вы говорите, как бедный принц Иеронимо, — заметила баронесса, тоже отпивая из бокала.

— Я бы хотел стать кем-то большим, чем Иеронимо. Кем-то большим, чем очередной Спаситель, Генрих Четвертый, или Пятый, или Шестой… Сколько их еще будет, не знаете? — он поймал внимательный взгляд баронессы, дернул в усмешке угол рта. — Конечно, откуда вам. Неисповедимы пути Господа. Вот только мне неинтересно идти по кем-то проторенной дороге. Вы понимаете?

— Понимаю, — к его удивлению отозвалась баронесса. — Отец говорил мне, что каждый человек волен самостоятельно выковать свое счастье.

— Разве он был кузнецом?

— Нет, дворянином.

— Что ж, он ошибался. В этом мире ни у кого нет права на выбор, баронесса.

Он замолчал, отвернувшись к окну: кабинка медленно ползла к наивысшей точке, и полуденное солнце било в стекло, преломляясь в нем, как в линзе, и рассыпаясь по полу мозаикой.

— Позвольте заметить, ваше высочество? Вы грустны?

— Возможно, — рассеянно согласился Генрих, отставляя бокал. — Вы снова правы, баронесса, но ведь скоро моя свадьба. Их императорские величества счастливы! Все авьенцы счастливы! Вся Священная Империя! И я вместе с ними… скажите, баронесса, имею я право быть счастливым?

— Безусловно, ваше высочество. Вот только, мне кажется, вы пытаетесь казаться счастливее, чем есть на самом деле.

— Вы удивительно прозорливы.

— Это моя работа, ваше высочество.

— Теперь я понимаю, почему люди вверяют свои тайны баронессе фон Штейгер. Вы видите их насквозь, как бы они не скрывали язвы позолотой. Но вы ведь не сильно отличаетесь от них.

— Я? — брови баронессы выгнулись.

— Вы, — повторил Генрих, пристально глядя в ее побледневшее лицо. — Вы скрыли от меня свое знакомство с епископом Дьюлой.

Румянец на щеках баронессы выцвел до меловой белизны, глаза вспыхнули и погасли.

— Да, да, — продолжил Генрих, жадно считывая с ее лица предательское волнение. — Мало того, что вы пришли ко мне по его протекции. Мало того, что ваш покойный муж был знаком с его преосвященством. Так еще его преосвященство посетил вас намедни.

— Откуда вы…

— Не только у Дьюлы есть шпионы, — оборвал Генрих. — Пусть у меня мало власти, зато немало денег. Но что с вами? — осведомился он, наблюдая, как мелкая дрожь сотрясает баронессу, словно бабочку, пришпиленную булавкой. — Вы как будто боитесь? А я полагал, баронессу фон Штейгер ничто не может испугать.

Она молчала, тяжело дыша и глядя на Генриха, как попавшийся в западню зверь. Прекрасно понимая, что она заперта тут, на высоте, вместе с авьенским чудовищем, и что в его власти помиловать ее или спалить дотла.

Генрих потер зудящие стигматы и, сцепив ладони, спросил:

— Он угрожал вам?

— Да, — бесцветно отозвалась баронесса. — Он дал понять, что знает о моей попытке встретиться с вами в Бургтеатре…

— Точнее, о вашей попытке покушения, — поправил Генрих. — Что вы сказали ему?

Молчание.

Показалось, колесо на миг застыло, и весь Авьен — от преддверия гор до самого Данара, — отпечатался в зрачках баронессы, словно дагерротип.

— Что вы сказали? — с нажимом повторил Генрих. — Вы столь вдохновленно вскрываете язвы авьенской аристократии, а сами предпочитаете прятаться за ложью?