Страница 4 из 5
– Знаю, знаю, мой друг, – продолжал старик. – Но что скажут, если увидят тебя равнодушною? Это потеря для нас – большое горе: твое замужество поправило бы все наши дела. А теперь где найдешь такую выгодную партию?
Разумеется, этот разговор происходил на французском языке, чтобы псаломщик и слуги не могли понять. Я один слышал и понимал.
Когда все разъехались после панихид, я расслышал над собой плач доброго старика Степана. Слезы его капали на мое лицо.
– На кого ты нас покинул, голубчик мой! – причитал старик. – Что теперь с нами будет? Погубили тебя приятели и вином, и всяким развратом, а теперь им до тебя и горя нет: только мы, слуги твои, над тобой плачем!
Наступила длинная, бесконечная ночь. Я стал вслушиваться в чтение Псалтыри, для меня новое, незнакомое. Ведь никогда прежде не раскрывал я этой божественной книги…
Вся прошедшая жизнь расстилалась предо мною, будто холст, покрытый разными нечистотами. Что-то неведомое, святое, чистое влекло меня к себе, я дал обет исправления и покаяния, обет посвятить всю остальную жизнь на служение милосердному Богу, если только Он помилует меня. А если не суждено мне возвратиться к жизни? Что, если эта жизнь-смерть не прекратится, если меня заживо зароют в могилу?.. Не могу теперь высказать всего, что почувствовал я в эту ужасную, незабвенную для себя ночь. Скажу вам только, что на другой день Степан заметил на голове моей, между юношескими русыми кудрями, целый клок седых волос. Даже и после, когда воображение представляло мне во сне эту ночь, проведенную во гробе, я вскакивал как безумный, с раздирающими криками, покрытый холодными каплями пота.
Наступило утро, и душевные страдания усилились. Мне суждено было выслушать мой смертный приговор. Подле меня говорили:
– Сегодня вечером вынос, а завтра похороны в Невской Лавре.
Во время панихиды кто-то заметил капли пота на моем лице и указал на них доктору.
– Нет, – ответил он, – это испарение от комнатного жара. – Он взял меня за руку и промолвил: – Пульса нет. Нет сомнения, что он умер.
Панихида кончилась, и какие-то люди подняли меня с гробом. При этом они как-то встряхнули меня, и вдруг из груди моей как-то бессознательно вырвался вздох. Один из них сказал другому:
– Покойник как будто вздохнул?
– Нет, – отвечал тот, – тебе показалось.
Но грудь моя освободилась от стеснявших ее спазмов – я громко застонал. Все бросились ко мне. Доктор быстро расстегнул мундир. Положил руку мне на сердце и с удивлением сказал:
– Сердце бьется, он дышит, он жив. Удивительно!
Живо перенесли меня в спальню, раздели, положили на постель, стали тереть каким-то спиртом. Скоро я открыл глаза… В ногах кровати стоял Степан и плакал от радости.
Не скоро мог я избавиться от житейских дел. Прежде всего я поспешил отказаться от чести быть зятем знатного старика и мужем прекрасной княжны. Потом вышел в отставку, распустил крестьян в звание природных хлебопашцев, распродал всю свою движимость и нашел доброе употребление деньгам; прочие имения передал законным наследникам. В таких заботах прошел целый год. Наконец, свободный от земных попечений, я смог искать тихого пристанища и избрал себе благую часть. В нескольких монастырях побывал я и поселился в той пустыне, где и доживаю свой век…
Почтенный отец Г. заключил свой рассказ следующими словами: «На мне вы видите дивный опыт милосердия Божьего. Чтобы похитить душу мою из мрачного сна греховного, благий Человеколюбец допустил меня пройти юдоль сени смертной и на гробовом ложе просветил очи мои, да не усну я в смерть вечную».
Экономисса
В дневнике одного из малоизвестных писателей, Г. Н., жившего в Петербурге в конце XVIII века, сохранилось описание чудесной истории, произошедшей с его соседями.
В те годы Г. Н. снимал комнату в доходном доме. Соседнюю комнату занимали мать с дочерью. Молодая женщина шила на заказ и кое-как сводила концы с концами, а девочка весь день сидела на крыльце дома, играя с хозяйским котенком.
Но случилось матери заболеть, скудные сбережения ее быстро закончились, работать она не могла, и с каждым днем они все глубже погружались в пропасть нищеты. От голодной смерти их спасало милосердие соседей – сами люди бедные, они, чем могли, старались помочь несчастным.
Но вечно так продолжаться не могло – близилась осень, промозглая, дождливая петербургская осень, и кроме еды требовались еще и дрова. Женщина просто таяла не по дням, а по часам, и сил у нее хватало только на то, чтобы молиться Пресвятой Богородице, образок которой она беспрестанно целовала.
И вот однажды, выйдя купить табака, Г. Н. увидел, как в дом входит статная женщина, в одежде простой, но чистой и добротной, лицо же ее было полузакрыто покрывалом. Он с удивлением отметил про себя, что не похожа эта женщина на тех, кто квартирует здесь, но пожал плечами и пошел дальше. Возвращаясь же, он заметил, что посетительница выходит из комнаты молодой швеи.
В своей комнате он немедленно кинулся к окну, желая получше рассмотреть незнакомку, но ее уже и след простыл. «Как будто в воздухе растворилась», – записал Г. Н. в своем дневнике.
Тогда он постучал в комнату к соседке – его разбирало любопытство. Заглянув в комнату, он увидел чудную картину – больная женщина мирно спала, дыхание ее было ровным, щеки порозовели, девочка сидела на кровати в ногах матери и грызла большое румяное яблоко. Самое удивительное – в комнате было тепло. В печурке горел огонь, а рядом лежали дрова. В изголовье кровати же стояла маленькая икона.
Взяв ее в руки, писатель прочел на ней название – «Экономисса».
С того дня швея пошла на поправку, вновь смогла работать и кормить себя и дочку, да заказов у нее все прибавлялось. Когда ее спрашивали о том, что за женщина приходила к ней в тот дождливый день, она отвечала: «Матушка Божия пришла и спасла нас по молитвам моим».
По воскресеньям же она с дочерью отправлялась в церковь, где непременно заказывала благодарственный молебен Божией Матери. Здесь же в храме и приметил ееблагочестивый вдовец, полюбил за красоту и кротость, и вскоре посватался к ней. Так Богородица судьбу ее устроила.
Падший монах
За одним монахом бес ходил тридцать лет, стараясь соблазнить его, и все не удавалось. Наконец через тридцать лет он соблазнил его блудом, и монах пал. Впасть в этот грех монаху – все равно что уничтожить все свои предшествовавшие труды. Бес пришел к падшему и сказал ему, что он теперь отпал от Бога и стал рабом греха и диавола.
– Ты теперь мой, – говорил бес.
– Никогда, я – раб Божий.
– Да как же ты можешь быть Божиим, когда впал в мерзейший грех? Ты ужаснейший грешник.
– Ну что ж, что грешник? Я – Божий, а тебя знать не хочу.
– Да ведь ты пал?
– А тебе-то какое до этого дело?
– Куда же ты теперь пойдешь?
– В монастырь.
– Разве место тебе в монастыре после такого ужасного дела? Твое место теперь в миру. Да к кому же ты идешь?
– К духовнику на исповедь.
Бес всячески хулил духовника, останавливал монаха, но тот стоял на своем.
Что же сказал духовник? Грех он его отпустил.
– Все свои прежние труды, брат, уничтожил ты своим падением. Встань и начни сначала.
А в ночь игумену того монастыря, мужу высокой жизни, явился Господь Иисус Христос. Он держал за руку монаха.
– Узнаешь ли ты, кто это? – спросил Господь игумена.
– Узнаю, Господи, это монах из моего стада, да еще падший.
– Знай же и то, что этот монах, не поддавшись наветам бесовским, склонявшим его к унынию и отчаянию, в самом падении своем посрамил беса, и Я оправдал его.
Такое значение имеет твердость и мужественная готовность, потерпев поражение в борьбе, начать ее снова, не впадая в уныние и отчаяние.
«Встань и подними!»
Моя прабабушка жила в своей усадьбе в Ярославской губернии. Она более десяти лет лежала на кровати неподвижно – у нее отнялись ноги. В углу, в изголовье, висела Владимирская икона Божией Матери, к которой она часто обращалась в молитве.