Эндора

Обморок отступал очень нехотя и лениво. Сперва проявились звуки – шаги, какое-то металлическое звяканье и далекие голоса. Потом из тьмы выплыл запах дорогого одеколона, коснулся ноздрей и был таков. Последним пришло осязание – Катя поняла, что лежит на знакомой койке в своем жилом блоке и открыла глаза.

Артем что-то размешивал в стакане чая, и Катя надеялась, что из добавок там только сахар. Увидев, что она очнулась, денщик сел на край кровати и поднес к Катиным губам ложку с темной жидкостью.

- Ну-ка, - мягко сказал он. – Выпейте. Полегчает.

Катя подчинилась. Да, всего лишь очень крепкий и очень сладкий чай. Артем помог ей сесть и, взяв стакан, Катя услышала:

- Иногда люди так реагируют на мое присутствие, - Рудин, устроившийся в кресле в дальнем углу, задумчиво водил пальцами по экрану Артемова планшета. – Резким падением уровня сахара в крови.

- Что вам нужно? - прошипела Катя, вставая на ноги. Пол качнулся было под босыми ступнями, но обморок не вернулся. Рудин отложил планшет и тоже встал. Теперь в его улыбке было намного больше обаяния. Он, похоже, получал искреннее удовольствие от происходящего.

- Вы, Катенька. Вы, - промолвил Рудин. – Идемте.

Он дал ей обуться и взять халат, к которому Катя потянулась по привычке. Покидаешь жилой отсек – одеваешься в рабочее. Артем высунулся было с кухни, но Рудин зыркнул в его сторону так, что денщик юркнул обратно и, кажется, даже ойкнул. Они действительно отправились в Катин кабинет и почему-то, войдя в знакомое помещение, Катя почувствовала определенное облегчение. Как говорится, дома и стены помогают – пусть сейчас это и не дом, Катя ощущала спокойствие и уверенность. Рудин огляделся и закрыл дверь.

- Что дальше? – спросила Катя, стараясь придать голосу максимальное равнодушие. Меньше всего ей хотелось, чтобы Рудин понял, как у нее поджилки трясутся и сводит живот. Как говорилось в старом и глупом анекдоте, это не от страха, а от лютой ненависти – и Катя никогда не думала, что одновременно сможет испытывать и то, и другое. Сейчас она совершенно искренне ненавидела Рудина и, в принципе, не могла объяснить, почему: в принципе, он не успел сделать ей ничего плохого.

Рудин снял пиджак, небрежно бросил на спинку рабочего кресла Кати и принялся засучивать рукава. В его движениях было столько неторопливого палаческого спокойствия, столько равнодушного профессионализма, что Катя просто застыла на месте, не в силах ни бежать, ни бороться.

- Ничего страшного, - небрежно сказал Рудин. – Если, конечно, не будете дергаться.

- Не буду, - мрачно ответила Катя, прикидывая, чем бы сподручнее ударить его по голове в случае проблем. Конечно, вряд ли она сумеет удрать после покушения на гхоула Совета – даже до лифта не доберется, не говоря уже о выходе на поверхность.

- Тогда раздевайтесь до белья, - улыбнулся Рудин и указал на стол. – И ложитесь.

Некоторое время он наблюдал за выражением покрасневшего лица Кати: стыд, обида, гнев переплетались на нем в причудливых объятиях. В конце концов, она сумела взять себя в руки и напряженно выдавила:

- Это стол для мертвецов.

Рудин равнодушно пожал плечами.

- Он подходит мне по высоте. А будете выделываться – быстро перестанете отличаться от своих жмуров. Для работы мне, честно говоря, и пальца вашего хватит.

- До сих пор не можете успокоиться? – съязвила Катя, расстегивая рубашку. Рудин и бровью не повел, но по его ауре прошла легкая волна досады, и, к своему великому удовольствию, Катя ее не упустила. – Ловко мы тогда вас с носом оставили.

- Ловко, да, - спокойно согласился Рудин. Видимо, он сделал все, чтобы не поддаваться на провокации. – Если больше нечем похвалиться, то давайте начнем.

Затем, видимо, сочтя, что Катя слишком долго копается с одеждой, он подошел и, схватив эндору в охапку, буквально вытряхнул из брюк. Катя взвизгнула. Ее самым натуральным образом стала бить дрожь от отвращения. Рудин устроил ее на столе и принялся демонстративно вытирать ладони носовым платком.

- Постарайся расслабиться, Катерина, - холодно посоветовал он, закончив ритуал символического очищения от прикосновения к эндоре и брезгливо выбросив платок в ведро для бумаг. – Я буду строить рамку. Станешь метаться, она тебя разрежет. Мне-то все равно, решай сама, как хочешь остаться…

- Приступайте, - процедила Катя. Металлическая поверхность стола леденила все тело, но Катя дала себе слово, что трястись не будет. Рудин, судя по всему, испытывает несказанное наслаждение, когда она готова расплакаться, и Катя не собиралась доставлять ему удовольствие. – Метаться не стану.

- Умница, - с неожиданной мягкостью похвалил Рудин. – Пока я готовлюсь, послушай. Итак, ты, грубо говоря, нулевой пациент, и есть все основания считать, что у тебя сохранилась максимальная связь с владельцем книги…

- Это я уже поняла, - перебила Катя. – В зале заседаний ты был очень красноречив.

Рудин, который тем временем разминал запястье правой руки, воззрился на нее так, словно в комнате заговорила мебель и сказала ему какую-то гадкую до невероятности чушь.

- Я не разрешал перебивать, - процедил он, и его холодный мрачный голос поставил бы на место любого выскочку – но не Катю. Ей, в общем-то, внезапно стало все равно, что с ней будет. – И не разрешал мне тыкать.

Катя пожала плечами.

- Я тоже не разрешала тыкать, - твердо сказала она. Улыбка Рудина была похожа на оскал очень опасного хищного зверя. Приблизившись к столу, он склонился над Катей, на какое-то мгновение оглушив и смяв тяжелым запахом усталости и откровенной злобы, и заговорил – медленно, отчетливо, так, чтобы не оставалось простора для толкований:

- Кать, мне тебя не жаль. Ты умная девочка, пойми правильно. Людям во власти ты нужна. Ты им важных свидетелей с того света приводишь. А вот мне все равно, жива ты или нет. Станешь раздражать – выпотрошу так, что закапывать будет нечего. А от Знаменского и его шефа отбрешусь, авось не в первый раз.

‍