Эндора

Эльдара убили семь лет назад, весной – в саду перед его домом цвели абрикосы, и с тех пор он всей душой ненавидел их тонкий аромат. Стоило ему появиться, как Эльдар невольно вспоминал, что однажды волшебник-недоучка, руководимый чужой волей, раздавил его одним ударом, словно муху свернутой газетой. Выполнив поставленную задачу, марионетка ушла, а труп Эльдара обнаружили и отвезли в морг. Он играл, проиграл, и все закончилось.

Эльдара похоронили очень скромно и тихо. Родственников у него не было, а немногочисленные друзья выпили над свежей могилой по рюмке водки, привезенной неприятным типом из похоронного агентства, и разошлись по своим делам. Кругом цвела весна, солнце светило совсем по-июньски, и никому не хотелось тратить время, торча на погосте ради того, кто уже никогда и ничего для них не сделает. Есть и более приятные дела.

Впрочем, свежая могила Эльдара в отдаленном уголке кладбища все-таки привлекла к себе внимание – поздно ночью сюда пришел Геворг Гамрян, декан математического факультета местного педагогического института. Некоторое время Гамрян задумчиво рассматривал холм и венки, а затем раскинул руки в стороны и три раза хлопнул в ладоши, пробормотав в усы что-то неразборчивое. Несколько минут ничего не происходило, но затем Гамрян ощутил, как мелко задрожала земля, словно что-то большое поползло под его ногами, стремясь отыскать выход на поверхность.

Венки закачались и соскользнули с могильного холма. Деревянный крест, наскоро поставленный до тех пор, пока наследники покойного не озаботятся приличным памятником, дрогнул и покосился, но все-таки устоял. Могильный холм вздулся изнутри, и Гамрян увидел, как осыпается земля, выпуская то, что неудержимо прорывалось наверх. Вскоре движение прекратилось, дрожь почвы улеглась, и ночные птицы, встревоженные странным происшествием, беззаботно засвистели снова.

Гамрян подошел к выступившему из-под земли гробу и, нажав на скрытую под ручкой пружину, легко откинул крышку. В свете звезд и растущей луны труп Эльдара Поплавского казался чем-то искусственным, фальшивым, никогда не имевшим отношения к живому человеку, словно кто-то спрятал в гроб манекен – во всяком случае, именно так подумалось Гамряну, который расстегнул пиджак и рубашку мертвеца, задумчиво провел рукой по неаккуратному бугристому шву, оставшемуся от аутопсии и вынул из специального чехла на внутренней стороне куртки остро сверкнувший скальпель. Сделать разрез оказалось неожиданно легко. Вопреки ожиданиям Гамряна, его не накрыло удушливо-сладким запахом разлагающейся плоти – мертвец пах сухими травами. Возможно, это было правильно – для того, кто родился в другом пласте реальности.

- Ну, с богом, - негромко произнес Гамрян, отер со лба выступившие капли пота и извлек из кармана маленький твердый комочек размером не больше грецкого ореха, покрытый колючими наростами. Камень меречи, редчайший артефакт, обладающий невероятной властью, который Эльдар когда-то раздобыл на границе двух миров и несколько недель назад отдал Гамряну на хранение, отправился в разрез – туда, где тяжелым холодным комком плоти лежало остановившееся сердце. Гамрян не имел представления о том, что должно случиться дальше. Он запахнул расстегнутую одежду, словно мертвый Эльдар мог замерзнуть, и сделал несколько шагов в сторону.

Спустя пару минут труп содрогнулся и затрясся в своем пристанище так, словно через мертвеца пропускали ток. Гамряну даже показалось, что он видит голубые искры, брызжущие во все стороны. Потом мертвый Эльдар сел в гробу, медленно провел ладонями по лицу и волосам и негромко позвал:

- Геворг, это ты?

Свистящий низкий голос был чужим, не мужским и не женским и уж конечно никогда не принадлежавшим Эльдару. Так – механически, неуверенно, но с тяжелым властным напором могла бы говорить смерть. Гамрян подумал, что ему по-настоящему страшно: впервые за долгие-долгие годы он испытывал тот самый сверхъестественный ужас, который превращает в кисель самую отважную душу.

- Да, Эльдар, это я, - откликнулся он, стараясь говорить максимально спокойно. Кем бы ни было существо, пришедшее на его зов из глубин, ему нельзя было показывать свое волнение. Ни в коем случае.

- Почему я тебя не вижу? – осведомился мертвец и громко втянул ноздрями воздух, словно брал след.

- Не знаю, - честно ответил Гамрян.

Усилием воли он смог обуздать свой трепет настолько, чтобы начать вылеплять энергетическую иголку – пригвоздить живого мертвеца и лишить возможности двигаться, если тому вздумается напасть.

Мертвый Эльдар тоненько и хрипло закашлялся, и Гамрян с ужасом понял, что он смеется.

- Три дня и три ночи, - четко проговорило то, что сейчас занимало тело его давнего друга, и Гамряна передернуло от отвращения. – Потом я уйду, а тот, кто тебе нужен, вернется в это мясо. Помоги мне встать.

Гамрян подчинился. Прикосновение к Эльдару на миг охватило его ознобом. Оживший мертвец двигался, словно кукла – осторожно и неловко, но с каждое новое движение получалось у него все лучше и лучше. Он словно вспоминал, как надо жить. Гамрян старался не смотреть в его серое лицо, алчное и жалкое, обращенное к луне – это было то же, что заглядывать в пропасть и наивно надеяться, что не упадешь.

- Прощай, Геворг, - негромко сказал мертвец. – Через трое суток твой друг придет назад. И вот еще что. Тебе просили передать…

Он добавил еще несколько слов, от которых у Гамряна в прямом смысле слова зашевелились волосы на голове, и заковылял к выходу с кладбища. Когда оживший мертвец исчез из виду, и трава, примятая его тяжелой поступью, выпрямилась и ожила, Гамрян выкурил три сигареты, одну за другой, и побрел прочь, стараясь не думать о случившемся на кладбище – ни о том, где неведомое ужасающее нечто в теле Эльдара проведет три дня, ни о переданном привете от давно умершей матери.