Страница 48 из 85
В последние дни я много сплю, и мне все время снится Марго. Она с упорством, достойным лучшего применения, продолжает лезть в неприятности.
Надо что-то делать. Правда, делать что-нибудь полезное довольно сложно, если лежишь привязанным к столу в комнате, наполненной белым слепящим светом. Мне даже не нужно открывать глаза, чтобы видеть это мерзкое свечение, оно и проникает сквозь веки, и просачивается под кожу, забираясь все глубже и глубже в мою плоть.
Иногда мне начинает казаться, что Тритрети может этим светом просвечивать мои сны, видеть мою Марго, и тогда я чувствую удушающий приступ ярости. Каждый раз, когда это происходит, Тритрети действительно появляется рядом со мной и с улыбкой на тонких, как пиявки, губах, вежливо интересуется:
— Ну и чем вызвана такая активность? Страшный сон?
Тогда я еще плотнее сжимаю веки и сбегаю как можно глубже в себя, туда, куда свет еще не успел проникнуть. Плохо то, что с каждым днем моей территории во мне становится все меньше. Иногда Тритрети вкалывает мне что-то, садится рядом на пластиковый стул и наблюдает за моими судорогами, болью, приступами удушья или всем этим одновременно. Каждый раз он говорит что-то вроде:
— Любопытная реакция, Алик. Вообще-то я очень рассчитывал, что ты потеряешь сознание. Ты не мог бы оказать мне такую услугу? Это бы сильно упростило мою задачу.
Я молчу и прячусь в темноте внутри себя.
— Рано или поздно ты сломаешься. Свет сильнее любой тьмы, это даже Глеб признает. И я просто сгораю от любопытства — что ты с таким мазохистским упорством скрываешь? Когда будешь готов рассказать — позови. Тебе все равно придется сотрудничать со мной, и только от твоего упрямства зависит, насколько тугим будет твой будущий ошейник. Глеб, например, доигрался в свое время до восьми минут в день. Ты, боюсь, лишишь себя и этого.
Когда он уходит, я снова засыпаю.
Из снов про Марго я знаю, что Рида собирается вытащить меня, и нужно просто ждать и не поддаваться свету. Все бы хорошо, но тогда Марго станет разменной монетой в играх Леонтоподиума и Федерации.
Так что надо что-то делать.
Я осторожно напряг руки, чтобы проверить длину и прочность ремней. Все надежно — материал не только прочный, но и жаростойкий. Видимо, на случай, если мне придет в голову воспламениться. Или на случай, если Тритрети придет в голову меня поджечь. А длины у ремней нет совсем. Я не смог приподнять руку ни на сантиметр.
В груди у меня торчал какой-то кристалл, вокруг которого Тритрети нарисовал заградительные знаки. Я не вижу знаков, зато прекрасно их чувствую — они прожигают до самого позвоночника.
Этими символами, я так понимаю, Тритрети надеялся лишить меня возможности покидать свое тело и преуспел в этом, хотя и не полностью.
Тритрети свое дело знает, в конце концов, Глеб столько лет принадлежит ему, что можно было изучить все наши способности вдоль и поперек. Но мне помогла стрекоза.
Я вырезал ее на животе за несколько часов до всего этого бардака. Сама стрекоза была на правом боку, но одно из крыльев тянулось вверх аж к седьмому ребру. Рисуя свои знаки, Тритрети опрометчиво не придал этому значения, а крыло тем не менее вписало лишнюю дугу в его узор, открыв для меня небольшую, но все же лазейку.
Я уже опробовал ее — большого пространства для маневра она мне не давала, но я вполне мог передвигаться почти по всему зданию, где находилось мое тело. Путешествия вне тела никогда не относились к моим талантам, но азы этого навыка мне известны. Принцип в том, чтобы разорвать связь между своим телом и сознанием — это позволит сознанию на некоторое время избавиться от ограничений, навязанных физическим телом.
Некоторые жители Леонтоподиума, как, например, Майя, могут без усилий находиться в таком состоянии сколь угодно долго и даже создавать астральные тела, способные взаимодействовать с физическими телами других, я же, собрав в кулак все силы, способен на несколько часов стать наблюдателем. Еще могу, совсем уж поднапрягшись, привидеться тем, кто умеет видеть.
Глеб умеет. Я на него очень рассчитываю. Он ведь сказал Риде, где я. Хотя было бы верхом глупости не понимать, что он сделал это не для меня, а для Риды. И все же Глеб мне брат. В большей степени, чем любой другой принц Леонтоподиума. Обижаться на него за то, что он приволок меня сюда, глупо, Глеб всего лишь послушное орудие Тритрети. По большому счету я сам виноват, что так глупо попался, — задержался на одном месте слишком надолго.
Так что, оторвавшись от распластанного на столе тела, я принялся изучать свою тюрьму. Я так понял, это и есть тот самый институт крови — оплот и цитадель Тритрети. Он очень серьезно тут окопался — комплекс института окружен барьерами, и похожими, и нет на те, что у нас в Леонтоподиуме. Мне не хотелось думать, откуда у Тритрети такие специфические силы, ответ был слишком очевиден и слишком неприятен.
Даже если я смогу освободиться, мне самостоятельно не пройти сквозь барьеры. Придется ждать Риду. От принцесс Леонтоподиума барьеры полностью защитить не могли — для защиты от них у Тритрети был мирный договор с Леонтоподиумом.
Я осмотрел коридоры и лаборатории, заглянул во все залитые белым светом комнаты. Самым интересным помещением был подвал — там находилась личная лаборатория Тритрети, а за ней таинственное запертое помещение, в которое я так и не смог заглянуть. Сам Тритрети проживал здесь же, в этом корпусе НИИ, под его комнаты был отведен весь верхний этаж.
В институте было много людей, привязанных к столам, как я, но таких, как я, — только Глеб. Его 480 секунд свободы от света не давали мне покоя. Надо попробовать связаться с ним.
Я нашел и комнату Глеба. Жизнь у моего брата, мягко говоря, унылая.
Да и сказать, что Глеб живет в этой своей комнате, пожалуй, не совсем правильно, он там, скорее, хранится. В обстановке нет ничего, что хоть как-то намекало бы на индивидуальность ее обитателя — никаких личных вещей: постель, заправленная серым покрывалом, пустая прикроватная тумбочка, серые шторы на окне, практически пустой шкаф, заполненный едва ли на четверть одинаковыми комплектами одежды и обуви на каждый сезон, стандартные гигиенические принадлежности в душевой — и все.
Ни стола, ни полок с книгами или сувенирами, никаких картин или плакатов на голых стенах, даже никакой техники. Только какая-то кнопка на стене у изголовья кровати. И все это заливает белый свет, не гаснущий ни на секунду.
Глеба в его комнате, как и во всем институте, не оказалось. Вероятно, хозяин отправил его куда-то. Не знаю и знать не хочу, какие поручения мой брат выполняет для Тритрети, но думаю, что нечто сходное с тем, что я раньше делал для Рады. Мы с Глебом очень похожи по характеристикам, так что и используют нас, скорее всего, одинаково.
Мне пришлось долго ждать Глеба, он вернулся в свое серое жилище к трем часам ночи. Удастся ли мне поговорить с ним? А что, если он уже использовал сегодня свои восемь минут? Я ждал, надеясь, что он не засечет меня раньше времени.
Глеб нажал на ту самую таинственную кнопку, и в его дверь почти сразу постучали. На пороге появилась медсестра — строгая женщина лет пятидесяти. Судя по всему, она приходит к Глебу регулярно. Они даже не поздоровались друг с другом, я как будто немое кино смотрел: медсестра поставила принесенный с собой поднос на тумбочку, Глеб равнодушно снял футболку и позволил ей сделать ему укол в позвоночник. Я таких длинных игл никогда не видел — сантиметров десять. Зачем ему вообще уколы? Насколько я знаю, у Глеба иммунитет к любым болезням.
Ответ на свой вопрос я получил буквально через секунду после того, как за медсестрой закрылась дверь, — Глеб упал на кровать, морщась от боли, и проклятый свет вдруг погас. Или наоборот — сначала погас свет, а потом Глеб упал. Этого я не заметил, потому что до меня наконец дошло, что это за свет, и удивление на некоторое время заняло все мои умственные резервы. Конечно, будь я поумней, я бы давно догадался, что источник этого мучительного свечения не какое-то там электричество, а сам Тритрети.