114 баллов

— Городу угрожает голод? — снова спросил кто-то.

Директор вопросительно обернулся на Май.

— Нет, — уверенно ответила она, — Город располагает стратегическими запасами продовольствия и финансовыми резервами, которые позволят импортировать все необходимое. Но мы определенно столкнемся с экономическими трудностями. Если же выяснится, что «Треугольник» потерял свои поля, нам гарантирован экономический кризис. И крайне напряженная социальная ситуация.

Сенат безмолвствовал.

— Буквально только что мне сообщили, что тело, найденное в водохранилище, опознано, — произнес директор Йохансон, убирая свой телефон, — это труп Франчески Фандбир.

Как же ты это увидела, Татьяна? Я не мог избавиться от видения — багровый кракен идет ко дну. И тащит за собой весь Город.

Новый экономический путь, мать ее!

— Я прошу Сенат в срочном порядке вынести на голосование введение режима ЧС, комендантского часа и разрешение на применение для поддержания порядка специальных средств, в том числе и летальных, — продолжил Йохансон.

По залу пробежал ропот.

— Вы должны понять, что в случае массовых выступлений мы не удержим сектор А водометами и слезоточивым газом. Их слишком много, — в голосе директора впервые появились эмоции.

Это было раздражение.

— Вы говорите о гражданах нашего Города, — раздался откуда-то из-за моей спины решительный властный голос.

— Эти граждане могут уничтожить наш Город! — возразил Йохансон.

— То, что вы предлагаете, уничтожит его наверняка! — на этот раз голос был женским.

Надо же. Сенат не повелся на предложение главного безопасника. Ну, по крайней мере, не в едином порыве.

Май вышла к трибуне, сменив за ней Йохансона. Сейчас начнется. Она их убедит.

— Господа, мы сейчас должны прежде всего думать о том, как смягчить последствия произошедшего. То, что я собираюсь предложить, идет вразрез с принципом гласности, но, как и в прошлый раз, я прошу вас проявить мудрость. На кону само существование Города. Сектор А не готов принять информацию об очередном успешном акте устрашения, мы пожнем бурю и неконтролируемое количество подобных попыток, не говоря уже о резонансе, который это сейчас вызовет. Я не прошу скрыть эту информацию навсегда, мое предложение — засекретить дело Фандбир на семь-десять лет. Лучшим вариантом сейчас будет сообщить общественности, что причиной гибели урожая стал технический сбой в системе орошения.

Даже я поверил, что это действительно лучший вариант.

— Я также поддерживаю предложение директора Йохансона ввести ЧС и комендантский час. Полагаю, давать разрешение на применение летального оружия преждевременно, но прошу рассмотреть возможность наделения меня полномочиями единоличного принятия такого решения на период действия режима ЧС. Как бы мне ни хотелось избежать бремени такой ответственности, ситуация может потребовать очень быстрого реагирования. Конечно, необходимо четко прописать условия, при которых я смогу отдать такой приказ. На этом я буду настаивать.

Неужели они на это купятся? Я огляделся. Сенаторы, лучшие умы Города. Да, они готовы поддержать Май. Не все, не безоговорочно, но тем не менее.

Я впервые в жизни понял, что дело ведь может быть и не в интеллекте. А в чем? В готовности взять на себя ответственность? В храбрости? В какой-нибудь эфемерной силе духа? Черт его знает. Мне не понять, я слишком тупой.

А Май продолжала.

— Я прошу немедленно анонсировать пресс-конференцию. Пусть граждане лучше ожидают трансляцию, чем сметают все с полок магазинов. Министр Грин выступит с сообщением о техническом сбое на «Треугольнике» и сообщит о том, что в Городе нет недостатка продовольствия. Затем выступит Эрик Скрам.

Все взгляды устремились ко мне. Я этого не ожидал. То, что Май хочет остаться в тени, отдав на растерзание репортерам несчастного Грина, — понятно, сама она выступит потом, когда ситуация хоть как-то стабилизируется. Тем или иным способом. Но при чем тут я?

— Почему я? — мой голос прозвучал незнакомо.

Злость в нем превратилась в металл.

— У тебя огромный рейтинг доверия в секторе А. Тебе удастся успокоить людей, тебе они поверят, — Май очень мягко улыбнулась мне, — только у тебя есть шанс спасти наш Город от беспорядков. Я помогу с текстом речи.

Ясно. Все ясно. Наконец-то мне все понятно о том, кто я и какую роль играю. Для этого они меня и создали. Только для этого.

— Я сделаю все, чтобы спасти наш Город.

Что все-таки случилось с моим голосом? Я сам его не узнавал. Но, похоже, никого больше это не волновало. Мои слова поддержали аплодисментами.

— Я была уверена, что ты не подведешь, — кивнула мне Май.

Следующий час своей жизни я не помню вообще. Передо мной положили лист с новой речью, в которой я должен был убеждать сектор А, что мы преодолеем все трудности, что мы проявим самые лучшие черты нашего характера, что мы выстоим и станем сильнее. Буквы сливались в черных змей.

«Они вырастили монстра», — что-то такое сказала Франческа в нашу последнюю встречу. Теперь я сомневался, что она имела в виду себя. Все равно сумасшедшая.

Трансляция началась. Ее вели прямо из Сената. Так как большинство граждан были еще на рабочих местах, их собрали в актовых залах их предприятий, остальные стекались к экранам на площадях и в торговых центрах.

На больших мониторах в зале заседаний я видел тысячи людей. И совсем скоро они увидят меня. Я хотел бы рассказать им обо всем, что знаю, но я ничего не могу доказать.

Я даже не могу четко сформулировать, что именно я думаю по поводу происходящего. Мысли, как обычно, разбегались во все стороны.

Я практически не слушал выступление министра Грина. Он что-то мямлил, совсем расклеившись. Я смотрел на лица слушающих его людей, камеры транслировали поочередно разные залы, в какой-то момент я даже узнал зал на «Треугольнике».

Люди ему не верили.

Какой у меня остается выбор?

Если я не успокою их сейчас, они действительно побегут опустошать магазины, товаров в любом случае не хватит на всех желающих, и беспорядки обязательно начнутся. И Май отдаст приказ.

Министр закончил свою невнятную речь, и я пошел к трибуне. Пиджак я снял, мне было жарко даже в одной рубашке.

Я шел, и меня приветствовали аплодисментами. И в зале, и на экранах.

Мой сектор мне верил, а мне нечего было им сказать. У меня не было ни одной улики, ни одного аргумента против Май.

Я остановился за трибуной. Вот я и в Сенате. И меня слушает мой Город.

Я вдруг понял, что забыл листок с речью на столе. Придется говорить самому. Если бы я только мог уличить Май.

«Тебе не нужны никакие улики, у тебя есть голос», — вспомнились мне слова Франчески.

«У тебя огромный рейтинг доверия в секторе А», — сказала сегодня канцлер.

И я понял, что мой голос — это сейчас единственное, что у меня есть. И что волна действительно поднимется. И к черту все глупости с доказательствами и аргументами. Это работает совершенно иначе.

Я взглянул в камеру и выкрикнул:

— Если они прервут трансляцию, значит, они пытаются меня заткнуть! Я обвиняю канцлера Май в узурпации власти и предательстве нашей Доктрины!

Экраны выхватывали тысячи лиц, напрягшихся от моих слов. По залу пробежала волна ропота, я видел заострившиеся скулы Май. Йохансон явно принимал какое-то решение. Вот будет смешно, если он меня сейчас застрелит.

Я вскинул правую руку вверх, призывая расшумевшихся сенаторов замолчать. И к моему огромному удивлению, люди на экранах все как один повторили мой жест.

Ничего Йохансон мне не сделает, понял я. Город их просто сметет.

И я продолжил говорить, понятия не имея, к чему это приведет.