Страница 64 из 68
Эх, сюда бы какую-нибудь попутку! На эти рельсы просится броневичок. Всё опять привычно-мокрое и потому — скользкое. Но пахнет травой и землёй, а не бензином и пластиком. Технический запах железной дороги был смыт бесчисленными поколениями осадков, и слабый горьковатый привкус в воздухе напоминает запах междугороднего автобуса, не более… Как я любил этот ночной неповоротливый транспорт! Я обязан ему массой хороших воспоминаний. Сколько раз мы с Мартом сбегали со скучных семинаров и, сев на рейсовый автобус, ехали развлекаться в соседний город! В общежитие следовало вернуться до полуночи, и каждый раз мы, небритые золушки, мчались как угорелые. Тыква превращалась в карету, карета — в самый поздний рейс, а в роли мудрой феи оказывался сторож, запирающий двери кампуса… Потом, прослеживая хитросплетения страшной и прекрасной сказки о будущем человечества, я невольно радовался единственному привычному предмету, способному пересекать мир бесплодных пустынь. Мир измельчавших людей, исчезающих ресурсов, единственными яркими пятнами в котором оставались красные ягоды, кладбищенские венки да салатовые бока последнего на Земле автобуса… Нет, было ещё одно яркое пятно: глаза Спящего, которые откроются в самом финале человеческой пьесы. Уже почти извергнутый из Вёльвы, я мельком поймал этот взгляд — так с тех пор и ношу его с собой, как портмоне в нагрудном кармане.
Левой-правой, сено-солома… Просто так идти скучно, а я позабыл все песни. Подошла бы какая-нибудь частушка, речёвка какая-нибудь, на худой конец. Чтобы идти и скандировать. Хммм, что бы такое… Допустим, «слабость и героизм». Ха! В этом девизе проглядывает нечто возвышенное, хоть сейчас на гербовый щит. Но куда точнее сниженный вариант: «слабоумие и отвага». Можно им заклеймить все огромные, тысячелетние усилия человечества. Потому что главное, как всегда, упустили из виду. Главное — это труд. Трудись в поте лица своего и возделывай землю. Не играй с силами, в которых смыслишь немного. Иначе окажешься перед сухим и бесплодным миром, в заложниках у дряхлой, угасающей Анимы:
«…и мы вверяем ей наши упования и молитвы, и привозим к ней на смотрины Спящего, вечного жениха. Но алхимическая свадьба не состоится…»
Да, моя дорогая Элька, когда ты вычёркивала эти слова из моей беспомощной пьесы, то вместе с водой умудрилась выплеснуть и младенца. Сверхъестественные силы не обязаны сочетаться ради нашего блага. И Спящий — это не магический рубильник, включающий машину изобилия и удачи. Всё, что мы имеем, это наши собственные победы и поражения: убогий возделанный клочок земли в первом случае и горстка диких красных ягод — во втором. Так работает жестокое милосердие этого мира. Устал бороться? Скушай ягодку, доставшуюся бесплатно, только не хнычь потом, что она была ядовитой…
Ещё разрешено уповать на чудо. Именно этим я займусь, когда впереди покажется вокзал. О, а вот и он! Там меня караулит почётный эскорт — трое легионеров в сопровождении Трясуто. Последний — в сильном волнении, но сияет, как начищенный пятак. Ему кое-что пообещали за мою поимку. Заранее знаю, как он будет оправдываться. «Прости, Эд, но в новой Реальности я хочу быть мачо…» Мачо-лечо, ха-ха!
Секундочку, только справлюсь с дурнотой… Это последний наплыв паники, её девятый вал. На самом-то деле, я морально готов. Они будут уверены, что застали меня врасплох, так пусть поломают головы об моё нетипичное спокойствие.
…Будь я поэтом, сочинил бы песню — о своём крестовом походе против Таблицы. В псевдофольклорном стиле. А называлась бы она — «Авгурская неизведанная». Тонкий парадокс, который, конечно, не по зубам такому дебилу, как Трясуто. Но я передам ему по наследству этот забавный экспромт, пусть поржёт напоследок.
Мысли в голове убывают с каждым шагом. Их вытесняет звенящее эхо, источник которого — я это чую — находится где-то за горизонтом. Там титанические пласты воздуха уже расплетают свои змеиные кольца, выделяют из себя странные переливчатые сполохи, похожие на полярное сияние. Селенитовые флаги поступательным маршем стягиваются к городу.
Я делаю последний шаг навстречу карательной делегации и говорю ожидаемое: «Ну, здравствуй, Юсуто».
Алекс Бор. ЗоНеР
На этих пустынных рельсах солнце жарило без передышки. Его блестящие зайчики скакали вокруг, как мячики, и, утомившись, прыгали мне в глаза. Я от такого чихаю. Чихнув десятый раз кряду, я силой воли попытался подавить щекотку в носу. Организм как будто решил избавиться разом от всего сгущённого воздуха Таблицы, вот и выталкивал его наружу самым простым и немудрёным способом. Но мысленная муштра подействовала, и я сумел, насколько позволяли настырные лучи, присмотреться к окрестностям.
Земля по обеим сторонам от железнодорожного полотна простиралась цветущая и нетронутая. Я видел густую траву в половину человеческого роста, из которой высовывались трогательные метёлки молодых берёз. Они уже покрылись салатовыми клювиками новой листвы. Налетающий ветер ласково трепал эту свежую зелень, и она сомнамбулично покачивалась под его порывами. Растения блаженствовали, а вот я очень быстро взмок. Хуже всего чувствовали себя лопатки, накрытые рюкзаком. Ноги у меня ныли ещё с достопамятной гонки по территории Фабрики, но это меня, скорее, обрадовало, чем расстроило, потому что по моим внутренним часам с тех пор прошло не меньше недели; боль же подсказывала другое. Я достал мертво молчащий мобильник и сверил по нему время. Было десятое мая две тысячи сто тридцать четвёртого года. Часы показывали 10:56. Батарейка садилась, поэтому, выяснив всё, что требовалось, я отключил телефон. И после этого начал думать. С тех пор, как я был похищен Гелией, прошло около полутора суток. В этот промежуток каким-то образом втиснулись посиделки у Риты, посещение Фабрики, гибель Второго Протагониста и дежурство в Башне под надзором Кобольда. Никто из перечисленных не назвал мне точное время перезагрузки, но я подозревал, что она уже не за горами. Витало что-то такое в воздухе. И безразличие растений, и всё обманчивое спокойствие земли было иллюзией. Именно поэтому я потел, пыхтел и жарился, но упрямо не сбавлял темпа. Усилия мои были вознаграждены: получаса не прошло, как по сторонам дороги замелькали приземистые бетонные параллелепипеды. Насыпи, на которых они стояли, сделались круче и плешивее; по глинистым склонам за их торцами вздымались и опускались сосновые и берёзовые рощи. Здесь повеяло прохладой, по небу лениво протащилось облако, но впереди, где насыпи сокращались и пятились прочь, меня ожидал финальный отрезок пекла.
Это ещё не стало полноценным воспоминанием, но местность выглядела знакомой. Я остановился и развернул карту, бессмысленно обшарил её взглядом и сунул обратно в рюкзак. Во мне подымалось беспомощное недоумение, которое карта поправить не могла: где именно в ЗоНеРе я буду искать Рема с Афидманом? Город начинался после толики открытого пространства — там, где высились две платформы, прорезанные рельсовыми путями. Теоретически, я мог взобраться на любую и, спустившись с неё, открыто войти в ЗоНеР. Если верить сводкам спецслужб, городок давно превратился в пустошь. И действительно, всё вокруг застыло без движения. Но меня насторожили дома, затаённо следившие за мной с противоположной стороны площади. Семи- и девятиэтажки, несколько штук. Я прикрылся от них дальней платформой и, пригнувшись, пробежал её из конца в конец, как пугливый заяц. На другой стороне чувство опасности слабело. Тут начинались хозяйственные постройки по правую руку и нестрашная асфальтовая дорога по левую, отграниченные от железки звукоизолирующими панелями. Бывшие жилые корпуса издалека таращились своими верхними этажами; спереди и справа они пропадали в шерстяном полумраке леса, и меня внезапно потянуло туда. Этот импульс во мне укрепился при виде брошенной автодрезины, стоявшей на правом рельсовом пути; я аккуратно обогнул её по кривой, присматриваясь к деталям: дрезина была относительно новая, на ходу. Значит, Рем где-то поблизости, подумал я, и кожу ободрало неуютным холодком. Отсюда хорошо просматривался ближний дом — он был как бетонная скала с бесчисленными лазейками пещер. Уже без колебаний я сошёл с путей и, отпихиваясь от веток буйного кустарника, направился туда. Дом приковывал моё внимание с такой силой, что я почти не замечал естественных преград. Краем сознания отметил шелест прошлогодней травы, машинально собрал со штанов несколько шариков репейника и, выходя на проезд, заворачивающий к многоэтажке, бросил их на разогретый асфальт. Двор многоэтажки встретил меня глубокой тенью, детскими горками и песочницами, неподвижными качелями, вереницей железных подъездных дверей. Вблизи стало заметно, что дом не остался нетронутым: кто-то здесь уже бывал, исследовал пустые квартиры; из-за разбитых стёкол тянуло сырым и затхлым запахом покинутого жилья, газоны — усеяны кучками пыльных осколков. Но двери стояли незыблемо, как верные часовые. Только одна была приоткрыта. Я не стал изобретать велосипед и осторожно протиснулся внутрь.