Страница 11 из 68
— «Нелюди не в счёт», — задумчиво сказал я. — Почему все так ненавидят огов, а?
— Ненавидят? — удивлённо переспросил Иттрий. — Уверяю тебя, ксенофобия и ненависть — разные вещи. Вторая нужна, чтобы замаскировать первую.
На моём лице, должно быть, отразилось недоумение. Иттрий взял со стола кружку и начал бесцельно вертеть её в руках.
— Видел когда-нибудь тараканов? — внезапно спросил он. От неожиданности я засмеялся, но эмпат сохранял серьёзность.
— Видел? — повторил он.
— Ну, разумеется! Я, кажется, понял, о чём ты. Тараканы такие мерзкие на вид…
— …что в первый раз ты бежишь от них сломя голову! — подхватил Иттрий. И очень тихо закончил:
— А потом тебе хочется их убить…
Больше он ничего не прибавил, но я почувствовал какую-то неловкость. Неудобно было спрашивать у Иттрия, испытывал ли он по отношению к огам нечто подобное. Потом я вспомнил, что когда мы встретились, он улыбался. Теперь, задним числом, мне казалось, что улыбка была несколько принуждённой. И он ни разу не взглянул в сторону фургона, старательно делая вид, что не происходит ничего особенного. Чересчур старательно.
В конце концов я решил обойти эту скользкую тему.
— Но ведь оги не тараканы, — сказал я. — Что касается Рема… возможно, у него были какие-то личные причины не любить огов.
— Тут ты попал в точку, — поспешил ответить Иттрий. — Он не особо распространялся о своём прошлом, но некоторые слышали, как он рассказывал своей девушке, что жил в плену на Фабрике.
Я пожал плечами и пробормотал:
— Не знаю, чему тут больше удивляться: тому, что у него была девушка, или его байкам на эту тему.
— Значит, тебе в это не верится? — напрямик спросил эмпат.
— Не очень, — признался я. — Хотя… если это правда, у него могли быть счёты с огами и их хозяевами. Но тогда получается, что здесь он был на своём месте. По какой причине его объявили в розыск?
— Может быть, он приложил руку к развалу Купола?
— Каким образом? Ты же не будешь спорить, что там было Изменение?
— Но наши хозяева отрицают свою причастность, — возразил Иттрий, понизив голос. — А в этом Реме… было кое-что странное.
— У нас считают, что все утильщики… малость того. — Я повертел пальцем у виска. — Уж прости за откровенность.
— Ничего, — он засмеялся. — У нас то же самое говорят о транзитниках. Но я, слава богу, эмпат и могу судить со своей колокольни. И когда я говорил о Реме, я имел в виду нечто такое, что может увидеть только эмпат.
— Что именно?
— Ты знаешь, эмпаты воспринимают синты. Матрицы, которые лежат в основе человеческой психики. Так вот, у Рема синт был неполный… Мне трудно объяснить тому, кто не видит. Ну, как бы полустёртый. Одни линии есть, а другие словно… словно зарубцевались, вот.
— Погоди… — попросил я. — Мне уже просто интересно. А мой синт ты тоже видишь?
— Ну… вообще-то, они видны не всегда, — стеснённо произнёс мой приятель. — Ярче — в те минуты, когда человек сконцентрирован на чём-то важном. Ещё при сильном волнении. Но, в общем и целом, — да, я его видел: там, на дороге. Я не знаю, что у тебя за синт. Мне такие раньше не попадались.
Мы чуть-чуть помолчали — надо полагать, он давал мне время на усвоение информации. Наконец я спросил:
— А синт Серебрякова? Его ты определил?
— Да, — довольно уныло сказал Иттрий. — По базе данных ТЦ.
Я так и не успел спросить о названии, потому что Перестарок вынырнул из боковой двери, будто чёртик из табакерки, да не один, а в сопровождении давешнего юнца, сторожившего двор и ворота.
— Ну, молодёжь, ещё не наболтались? Груз сдан, мы можем спокойно ехать. — Он посмотрел на наши недовольные лица и, вытянув обе руки, легонько похлопал нас по плечам: — Встретитесь ещё в «Мосандере»…
— Где-где? — переспросил эмпат. Перестарок показал в улыбке все свои уцелевшие зубы.
— В лучшем баре этого города!
— А это мысль, — одобрил я. — Ладно! Спасибо за чай… В следующий раз угостимся чем-нибудь покрепче.
Иттрий невесело усмехнулся.
— Наверное, после сегодняшнего мне это не помешает.
И я вспомнил, что вот-вот они должны включить свои топки.
— Может, проводишь нас до ворот?
Юнец-привратник вдруг вынырнул из полусонного забытья.
— А правда, слухач, проводи их наружу! Я наломался, как кляча, а погодка там…
— Погодка шепчет! — бодро сказал Перестарок.
— Ага, шепчет. Аж за воротник льёт.
— Тебе-то что? Это ж твоя стихия, Гуппи, — сказал Перестарок. Юнец надул свои пухлые губы и впрямь сделался похожим на аквариумную рыбку.
— Ничего. Я закутаюсь поплотнее, — поспешно сказал Иттрий. Привратник снял с шеи магнитный ключ и протянул ему.
— Только не потеряй. А то с нас обоих головы снимут.
— Я понял, — терпеливо сказал Иттрий, но Гуппи продолжал посылать нам вслед свои напутствия:
— И фонарь возьми… И сапоги!
— Смотри, какая забота! — тихонько сказал Перестарок, когда мы удалились от юнца на достаточное расстояние. Иттрий хмыкнул.
— Он действительно устал. И хотел бы выпить без свидетелей.
Мы поднялись по какой-то лестнице и оказались в гулком пустом коридоре. Там было бы темновато, если бы не стена из прозрачного пластика — сквозь неё сочился красный свет. Другая стена была как из холодного, чёпного мрамора.
— Мне мерещится, или ты действительно перепутал спуск с подъёмом? — спросил Перестарок.
— Простите, — виновато сказал эмпат. — У меня доступ только в эту часть здания.
— Это галерея третьего этажа? — продолжал допытываться старый транзитник.
— Да…
— Значит, под нами топки. Смотри-ка, Бор! Они уже начали.
Невольно я придвинулся к стене из пластика. Но за ней почти ничего не было видно. Только несколько источников света, похожих на большие прямоугольные пещеры, в глубине которых вздымалась и опадала краснота. В какой-то момент мне привиделись тёмные извивающиеся кольца, они взметнулись из пламени и тут же рухнули обратно. Но не было слышно ни звука. Только Иттрий громко сглотнул один раз.
— Ладно, нечего тут торчать, — сказал Перестарок. — Поехали домой.
Мы с облегчением покинули мрачную галерею и после спуска на лифте очутились перед знакомой мне дверью ангара. Иттрий прижал пропуск к считывающему устройству, и на нас хлынул поток прохладного влажного воздуха. В ангаре пел и насвистывал сквозняк. Под пеленой очередного шквала внешний мир сделался мутным и серым — словно внезапно подкралась ночь. Эмпат включил фонарь, висевший под пожарным стендом, и, светя по сторонам, вместе с нами двинулся к тёмному прямоугольнику фургона. Я пытался разглядеть давешние надписи, но увидел лишь смутные очертания тележек, уже возвращённых на прежние места. С толикой вины я подумал о том, что так и не поинтересовался у бывшего попутчика, каково ему на новом месте. Но уже подходили к машине, так что стали видны широко распахнутые дверцы.
— Ну что за люди! — с упрёком заметил Перестарок. — Всё нараспашку… Закрой тут, Бор, а я пока прогрею мотор.
— Ага, — отозвался я, и Перестарок, ещё брюзжа на ходу, направился к кабине. Иттрий поднял фонарь повыше, и в глубине фургона мелькнуло что-то белое, вроде брошенной на пол тряпки. Я с недовольством подумал: вот, придётся ещё прибирать за этими утильщиками, но эмпат сказал изменившимся голосом:
— Стой. Это ведь не… Это похоже… — И я, вспомнив рассказ Джона, сам понял, на что это было похоже.
Я взглянул на Иттрия. Лицо у того посерело от испуга, рука, державшая фонарь, мелко подрагивала, и свет как будто мигал от этого. Я спросил полушёпотом:
— Ты думаешь, это мёртвый ог?
Он кивнул головой. От его неподдельного страха перед возможным трупом я почувствовал себя сильнее и старше и сказал уже более уверенно:
— Да нет. Как они могли проглядеть целого ога?
Но всё-таки я отобрал у Иттрия фонарь и полез внутрь, а он уже вдогонку мне выдавил:
— Погоди… Я лучше позвоню.
— Отставить звонить! — как можно беспечнее отозвался я. — Не хватало ещё выставить себя посмешищем перед…