Страница 24 из 57
Вошел он в комнату, где сидели и гости и хозяева. Со всеми поздоровавшись, низко поклонился он Дуне и весь побледнел. Сам ни словечка, стоит перед нею как вкопанный. Дуня слегка ему поклонилась и зарделась как маков цвет. Постоял перед ней Самоквасов, робко, скорбно и страстно поглядел на нее, потом отошел в сторону и вступил в общий разговор. Аграфена Петровна улучила минуту и прошептала ему несколько слов. Немного погодя сказала она Дуне:
- Пойдем в те комнаты, надо мне на ребяток моих посмотреть, не расшалились ли; да и спать уж пора их укладывать.
Медленно встала Дуня и пошла за подругой. Посмотрели они на детей; те играли с детьми Колышкина и держали себя хорошо. После того Аграфена Петровна пошла с Дуней в гостиную. Сели они там.
- Ну что? - спросила едва слышно Аграфена Петровна. Не отвечала Дуня.
- Что ж молчишь? говори!
- Жалким таким он мне показался,- немного помедливши, проговорила Дуня.
- Чем же жалок-то? - с улыбкой спросила Аграфена Петровна.
- Так,- пальцами перебирая оборку платья, тихонько ответила Дуня.
- А ты путем говори,- вскликнула Аграфена Петровна. - Мы ведь здесь одни, никто не услышит.
- Жалкий такой он, тоскливый...- промолвила Дуня.
- По тебе тоскует, оттого и жалок,- сказала Аграфена Петровна.
В это самое время робкими, неровными шагами вошел в гостиную Петр Степаныч и стал у притолоки. Назад идти не хочется, подойти смелости нет.
- Подите-ка сюда, Петр Степаныч, подойдите к нам поближе,- улыбнувшись весело, молвила ему Аграфена Петровна. Тихой поступью подошел к ней Самоквасов.
- Винитесь, в чем согрубили,- сказала Аграфена Петровна.
- Глаз не смею поднять...- задыхающимся, дрожащим голосом промолвил Самоквасов.- Глупость была моя, и теперь должен за нее век свой мучиться да каяться.
- Что ж такое вы сделали?.. Я что-то не помню,- вся разгоревшись, промолвила Дуня.
- А уехал-то тогда. В прошлом-то году... Не сказавшись, не простившись, уехал...- сказал Петр Степаныч.
- Что ж? Вы человек вольный, где хотите, там живете, куда вздумали, туда и поехали, никто вас не держит,- проговорила Дуня.- Я вовсе на вас не сердилась, и уж довольно времени прошло, когда мне сказали о вашем отъезде; а то и не знала я, что вы уехали. Да и с какой стати стала бы я сердиться на вас?
- Авдотья Марковна, Авдотья Марковна! Раздираете вы душу мою! - вскликнул Самоквасов.- Сам теперь не знаю, радоваться вашим словам иль навеки отчаяться в счастье и радости.
Дуня сгорела вся, не может ничего сказать в ответ Петру Степанычу. Но потом эти слова его во всю жизнь забыть не могла.
Немного оправясь от смущенья, повела она речь о постороннем.
- Что ваш раздел? - спросила она.
- Покончил, судом порешили нас,- отвечал Самоквасов.- Прежде невеликую часть из дедушкина капитала у дяди просил я, а он заартачился, не хотел и медной полушки давать. Делать нечего - я к суду. И присудили мне целую половину всего именья - двести тысяч чистыми получил и тотчас же уехал из Казани - не жить бы только с дядей в одном городе. Здесь решился домик себе купить и каким-нибудь делом заняться. А не найду здесь счастья, в Москву уеду, либо в Питер, а не то и дальше куда-нибудь... Двухсот тысяч на жизнь хватит, а жить мне недолго. Без счастья на свете я не жилец.
- Ну, будет вам, Петр Степаныч,- сказала Аграфена Петровна.-- Мировую сейчас, хоть ссоры меж вами и не было. Так ли, Дунюшка?
- Какая же ссора? - молвила Дуня, обращаясь к подруге.- И в прошлом году и до сих пор я Петра Степаныча вовсе почти и не знала; ни я перед ним, ни он передо мной ни в чем не виноваты. В Комаров-от уехали вы тогда, так мне-то какое дело было до того? Петр Степаныч вольный казак - куда воля тянет, туда ему и дорога.
- Ну, будет, пойдемте, не то придет сюда кто-нибудь,- сказала Аграфена Петровна.- Ступайте прежде вы, Петр Степаныч, мы за вами.
Послушно, ни слова не сказавши, вышел Самоквасов. Когда ушел он, Аграфена Петровна тихонько сказала Дуне:
- На первый раз пока довольно. А приметила ль ты, какой он робкий был перед тобой,- молвила Аграфена Петровна.- Тебе словечка о том не промолвил, а мне на этом самом месте говорил, что ежель ты его оттолкнешь, так он на себя руки наложит. Попомни это, Дунюшка... Ежели он над собой в самом деле что-нибудь сделает, это всю твою жизнь будет камнем лежать на душе твоей... А любит тебя, сама видишь, что любит. Однако ж пойдем.
И пошли из гостиной в столовую, где и хозяева и гости сидели.
Патап Максимыч дня четыре прожил у Колышкиных, и каждый день с утра до ночи тут бывал Самоквасов. Дуня помаленьку стала с ним разговаривать, а он перестал робеть. Зорко поглядывала на них Аграфена Петровна и нарадоваться не могла, заметив однажды, что Дуня с Петром Степанычем шутят и чему-то смеются.
Перед отъездом Аграфена Петровна сказала Самоквасову, чтобы дён через десять приезжал он к ней в Вихорево.
* * *
Переправясь через Волгу, все поехали к Груне в Вихорево. Эта деревня ближе была к городу, чем Осиповка. Патап Максимыч не успел еще прибрать как следует для Дуни комнаты, потому и поторопился уехать домой с Дарьей Сергевной. По совету ее и убирали комнату. Хотелось Патапу Максимычу, чтобы богатая наследница Смолокурова жила у него как можно лучше; для того и нанял плотников строить на усадьбе особенный дом. Он должен был поспеть к Рождеству.
Не заставил себя ждать Петр Степаныч, на десятый день, как назначила ему Аграфена Петровна, он как снег на голову. Дуня была довольна его приездом, хоть ничем того и не выказала. Но от Груни не укрылись ни ее радость, ни ее оживленье.
- Рада гостю? - спросила она Дуню вечером, когда осталась вдвоем с ней. Дуня поалела, но ничего не ответила.
- По глазам вижу, что радехонька. Меня не проведешь,- улыбаясь и пристально глядя на Дуню, сказала Аграфена Петровна.
- По мне, все одно,- молвила Дуня, облегчив трепетавшую грудь глубоким вздохом.
- Разводи бобы-то! Точно я двухлетний ребенок, ничего не вижу, ничего не понимаю,- с усмешкой сказала Аграфена Петровна.- Лучше вот что скажи - неужто у тебя еще не вышли из памяти Луповицы, неужели в самом деле обрекла ты себя на девичество?
- Про Луповицы не хочу и вспоминать. Если б можно было совсем позабыть их, была бы тому радехонька,- с живостью вскликнула Дуня.