Страница 8 из 14
Только позже я узнал, что мой противник, погибший прямо на ринге, весь чемпионат скрывал, что испытывает лёгкое недомогание и нередкие головокружения. Мне было странным, что он не пропустил этот не значимый в его карьере турнир, а участвовал с серьёзными проблемами со здоровьем. Кому нужен был его подвиг? После турнира я бросил бокс, я не смог пережить убийство парня и поклялся, что никогда больше не применю тот навык, полученный в спорте, в жизни.
Проектор погас. Я сидел в абсолютной темноте. Картина, созданная нежданно пробудившимся участком памяти, воскресила давно минувшие дни, и клятва, данная в те дни, которую я неукоснительно соблюдал, вновь заставила меня содрогнуться. Только сейчас я осознал, что нарушил её. Я предал самого себя. Но (вот что странно) я не сожалел об этом. Мне глубоко было наплевать, как бы это и ни звучало бесчеловечно, на убиенного мною. Только смутные чувства после клятвоотступничества и слова, произнесённые моим нанимателем сегодня утром, расположили меня к самокритичному анализу, который, признаюсь, всегда был мне чужд. Нелепость, конечно, но выходило, что я не из лучших людей и вообще – один из худших. Кроме того случая на ринге, я часто совершал поступки, о которых потом ни разу не жалел. Я жил, не оглядываясь назад, и самобичевание никогда не посещало меня. В своей упадочнической философии я зашел бы далеко, если бы не лязгнули замки, и металлическая дверь не заскрипела на несмазанных петлях. Яркий сноп света ворвался в этот тёмный склеп, и кто-то, чья нечеткая фигура бесформенно размазалась в ослепляющем пятне дверного проема, закричал, чтобы я встал.
– С вещами на выход. Приготовиться к этапу, – последовал приказ.
– К этапу? Куда? – Я пребывал в таком состоянии, точно меня вырвали из глубокого сна, но не всего, и большая часть сознания находиться ещё на фазе пробуждения.
– Разговаривать запрещено! Лицом к стене, руки за спину. – Я ощутил сильный толчок в спину, бросивший меня к стене.
Когда надзиратель, иначе не знаю, как назвать его, застёгивал на моих запястьях браслеты наручников, я глянул вправо и увидел троих мужчин в шагах десяти от меня. Один из них, высокого роста и широкий в плечах, с хитрецой в глазах смотрел на меня. Поняв, что я сразу же узнал его и был намерен окрикнуть, он показал жестом, чтобы я не делал этого. По лицу Павлова (а это был именно он) я прочел уверение, что всё идёт так, как и было запланировано. Конечно, если я правильно растолковал его подмигивание. Затем, когда меня провели мимо этой мирно беседующей троицы со скованными руками за спиной, Павлов будто бы нечаянно столкнулся со мной и вскользь шепнул, чтобы я ни о чём не переживал, что «так надо». Не скажу, что я обрадовался тому, что таинственное моё заключение было не следствием моего проступка, а хитрой игрой этого загадочного гражданина, что нет причин для угрызений совести и для страха перед правосудием.… Нет, не радость, а злость и ненависть кипела во мне, пока я, подгоняемый недружелюбным, щедрым на толчки и окрики надзирателем, шёл по тюремному коридору. Единственное успокаивало меня: я не стал убийцей вторично, я не нарушал клятвы, которую чтил, как религиозный культ. Но, признаюсь честно, я без раздумий бы нарушил её, представься мне возможность побеседовать сейчас с Павловым. Сопровождающий меня тюремщик всё больше и больше подливал масло в огонь этого чувства, испытываемого мною к новому работодателю, а бойцы ВОХР, встретившие меня на выходе, своей бесцеремонностью просто-таки раздули его в бушующее пламя. С отборной бранью и силовыми приёмами, от которых мои плечи чуть не выскочили из суставов, они запихали меня точно тюк с мусором в будку ЗИЛа, втолкали в огороженное металлической решеткой пространство внутри этой будки и закрыли дверь из переплетённых железных прутьев, отгородив особо опасного преступника. Благо, хоть наручники застегнули иначе, так, что руки можно держать перед собой. ЗИЛ резко дёрнул, тронулся, и меня повезли в неизвестность…
Машинка для мозгов
1
– Где я нахожусь? – задал я вопрос, растирая онемевшие запястья, натёртые стальными браслетами, и оглядываясь: слишком подозрительная была эта тюрьма, куда меня доставили несколько минут назад. Поразительная чистота, и на стенах, как во всех современных больницах, через каждые десять шагов – кварцевые лампы для дезинфекции.
– В исследовательском центре ЭСИЛ, в святая святых, – ответил Павлов.
– Что же такое – ЭСИЛ?
– Не сейчас, не сейчас, – сказал он. – Слишком утомительная была дорога, и, я даже могу предположить, что и дни, данные вам на обдумывание нашего предложения, тоже были не из лёгких. А посему, сейчас я провожу вас в комнату психологической разгрузки. Вы переоденетесь. Наверное, уже заметили, что у нас стерильная чистота; ни одна инфекция не должна помешать довести наш эксперимент до логического завершения. Вам выдадут спецодежду. А пока потрудитесь надеть вот эти целлофановые носки поверх ботинок.
– Зачем же я вам нужен? – прокряхтел я, согнувшись, чтобы натянуть прозрачные небольшие мешочки с резиновыми завязками.
– О вашей миссии также я расскажу завтра.
– Да, я устал, – подтвердил я слова Павлова, – но не настолько, что не смогу понять что к чему. И… вам не кажется, что лучше мне прекратить ломать голову, напрягая до предела мозги и пытаясь разгадать вашу загадку, чтобы нормально отдохнуть. Знаете, я из-за вас несколько суток не спал, всё по той же причине. И вы хотите, чтобы я ещё одни сутки не спал?
– Резонно, – вдумчиво сказал Павлов. – Прошу прощение за столь грубый психологический просчёт с моей стороны, со стороны психолога, – подчеркнул он не без бахвальства. – Но я думал, что у вас более устойчивая организация личности.
– Ну, уж какой вышел, – я сделал вид, что обиделся на его высказывание.
– Итак, что вы хотели узнать? – произнёс он, и сам же ответил: – Хотя бы то, в чём же заключается ваша миссия (я кивнул). Извольте. Нам нужен наблюдатель.
– То есть? – не понял я.
– То есть вы, – усмехнулся Павлов. – Нам нужен человек, не причастный к эксперименту, являющийся для ЭСИЛ, если можно так выразиться, посторонним. Образно говоря, «взгляд со стороны»; если хотите, тот, кто будет вести летопись, хронологию исследования. Наблюдатель должен уметь излагать увиденное и услышанное им на бумаге, иметь опыт работы в журналистике и… прочие критерии, которым, на наш взгляд, вы полностью соответствуете.
– Что за «прочие критерии»? – почему-то насторожился я.
– Мелочь. Не придавайте этому значения, – отмахнулся он. Мы шли вдоль длинного коридора. По обе стороны коридора через каждые двадцать метром – запертые металлические двери, и надписи над ними: «Секция №1», «Секция №2» и т.д. Проходя мимо одной из дверей, я услышал отдалённый, приглушенный крик. Так может кричать только человек, который испытывает нестерпимую боль. Проклятья и грязная брань перемешивалась с мольбами о пощаде. Жутко было услышать такой крик, он словно доносился из преисподней: то же отчаяние и тот же отказ от смирения. Я остановился, прислушиваясь. То же сделал и Павлов, пародируя меня. Он улыбался.
– Что это? – спросил я; мой собеседник лишь удивлённо приподнял брови, будто бы он ничего подобного не слышал. – Что это за крики? – повторил я вопрос.
– Издержки производства, – пожал он плечами.
– То есть? – Меня бесила манера Павлова вести разговор: его ужимки, намёки, вечная таинственность выводили меня из себя, и я готов был в любую минуту ударить его.
– Постепенно вы всё узнаете, – заверил он меня. – Не стоит так спешить.
– Хорошо, постараюсь потерпеть, – сдался я, но после таких душераздирающих криков, насторожился и стал ощущать некоторую опасность. – Давайте тогда вернёмся к разговору о наблюдателе.