33

Такой пулей я мог попасть куда угодно, хоть в щеку – она разнесла бы череп негодяя на мелкие осколки. Но между нами было стекло. Пуля не видела разницы, она разорвалась бы, столкнувшись с ним, а возможности сделать второй выстрел после того, как рухнет стеклянная стена, не было.

И поэтому я стрелял обычными патронами.

Я верил в себя, и еще больше – в винтовку.

Я переступил ногами, чтобы разгрузить слегка затекшие мышцы.

Сделал еще несколько глубоких вдохов, приводя себя в спокойное состояние.

Потом выбрал короткий, жесткий спуск своей «мосинки».

Левым ухом, свободным от блютуза, услышал перезвон внутренних пружин, понял, что дальше выбирать нельзя.

– Fertig, – сказал я очень спокойно, хотя хотелось крикнуть что было мочи. – Los, Steffen.

– Zu Befehl, – так же спокойно ответил напарник.

Прежде, чем до меня долетел услышал полицейский вой, террорист в прицеле резко повернул голову направо.

Блестящий «Кольт» сам собой оторвался от виска кассирши.

Мой палец сам собой дожал спуск.

Винтовка сама по себе грохнула и ударила мне в плечо.

3

Я высунулся из окна.

До сих пор, проведя на горячем подоконнике бог знает сколько времени, я не видел, происходящего на улице. Не видел даже Штеффена, хотя он находился под окном, будучи ответственным за все, что сделаю я. Я или рассматривал в тубус оптики внутренности супермаркета или, закрыв глаза, думал и разговаривал через блютуз. Возня снаружи никак не влияла на результат того, что случится внутри, не давала ничего, и я не отвлекался от своей задачи. Я слился с винтовкой, сам превратился в ее дульный срез и остальное меня не волновало.

Но теперь все было кончено.

Внизу началась мирная суета – именно мирная, а совсем не такая, какая бывает, когда за темными стеклами в любой момент могут кого-то убить.

Бойцы антитеррора в черных формах устремились внутрь магазина, секунд через десять дверь распахнулась, оттуда хлынули заложники.

Я сработал на совесть, как всегда. Точнее, сработала моя винтовка, тоже найденная на оружейном складе во Франции.

Взяв ее на плечо, я вышел из комнаты.

Полицейский, сидевший в прихожей, вопросительно взглянул снизу вверх. Я молча кивнул и шагнул на площадку.

Дверь соседней квартиры открылась, появились хозяева этой, которая смотрела окнами на супермаркет и была освобождена для моей работы. Женщина в переднике, чуть моложе спасенной кассирши, и светловолосый мальчишка посмотрели на меня внимательно. Я криво улыбнулся и погладил парня по голове. После пули, посланной в чью-то голову, прикосновение к живому оживило. Оба что-то заговорили – не ответив, я повернулся и зашагал вниз по лестнице.

Больше всего сейчас мне хотелось напиться.

Автомат Калашникова при стрельбе напоминал машину по постановке дымовой завесы. Винтовка Мосина имела минимальный форс пороховых газов из затвора, но все равно я чувствовал, что кисло пахну порохом, и от этого запаха меня мутило.

Убивал я ради жизни, но к убийствам так и не привык. Впрочем, привыкнуть к такому нормальный человек не мог, а ненормальным я не был.

Снаружи сияло солнце; его не волновало, что несколько минут назад кто-то висел на волоске от смерти. Впрочем, если бы этот вопрос волновал хоть кого-то, кроме тех, которые уже висят, смерть давно бы прекратила попытки.

Подъезд выходил во двор, дом прятался в общей структуре. Пока я выбирался на улицу и, показывая раздобытый Штеффеном аусвайс, миновал кордоны, у супермаркета начало устанавливаться какое-то подобие порядка.

Заложников куда-то увели, двое полицейских сосредоточенно фотографировали аккуратную дырку, пробитую моей пулей в стеклянной стене.

Около выхода на асфальте стояли носилки, на них лежал наглухо застегнутый мешок из черного пластика.

Смерть спряталась, под солнцем осталась жизнь.

По другую сторону от двери стояла русоволосая женщина в черной юбке и черном жакете, со стандартным теперь «полицейским» одеялом на плечах. В этих местах уже в мае было жарко, но так полагалось по правилам. Хотя, вероятно, ее бил озноб. Если бы я провел час с дулом 45-го калибра у виска, то сейчас, должно быть, вообще лежал в обмороке.

В оптический прицел я видел лишь ее лицо и тело по частям, в реальности оказалось, что женщина не отличается ростом.

Белая блузка под жакетом была аккуратно заправлена, ничего лишнего я уже не видел. Не видел я и пятен крови: на такой малой дистанции винтовочная пуля, имевшая начальную скорость почти девятьсот метров в секунду, прошила голову террориста насквозь и ушла глубоко в стену; наверняка эксперты сейчас возились, пытаясь выковырять ее без повреждений. Стреляй я разрывной – кассирша сейчас была бы с ног до головы залита кровью и забрызгана мозгами, ее униформу осталось бы выбросить.

Рядом с бывшей заложницей прислонился к стене долговязый Штеффен. Его голубая каска висела на локте, волосы были взъерошены – я отметил, что мой напарник сильно осунулся за эти часы. Ведь я лишь стоял на позиции, находясь в готовности к единственному выстрелу, а он мотался внизу, все видел, все слышал, все знал, и ко всему прочему разбирался с начальством вместо меня, исполнителя.

Увидев меня, он склонился к женщине, что-то сказал ей на ухо, потом показал рукой. Она вскинула голову и долго, внимательно смотрела в мою сторону.

Потом снова подняла лицо к нему, что-то спросила, что-то услышала в ответ и кивнула.

Штеффен опять слонялся к ней и заговорил.

Ее хорошо очерченный профиль был еще сильнее и выразительнее, чем виделся сквозь прицел винтовки

На меня не обращали внимания.

Я законно проник сюда через «полицейскую линию», остальное никого не волновало.

Солдат без имени, «человек-никто», я был одет в неопределенную форму. На моем месте мог оказаться какой-нибудь кхмер, сбежавший от Пол Пота, но и на него никто бы не взглянул дважды.

Перейдя на другую сторону улицы, и присел на какую-то приступку около фасада и закрыл глаза. На самом деле, я устал не меньше, чем Штеффен.

–…Михаэль, ты живой?

Я встрепенулся.

Передо мной стоял напарник.

– Живее всех живых, – ответил я и встал.

– Ты великий Scharfschutze, – Штеффен улыбнулся. – Попадал в голову, как в тире.

– Если бы все было на открытом месте, попал бы еще лучше. Он бы сейчас лежал вовсе без головы.

– У тебя есть разрывная пуля? – спросил напарник, сразу поняв меня. – Дум-дум?

– Лучше. Ртуть, – я вздохнул и добавил. – Quecksilber… или как там по-немецки, не знаю.

– Они запрещены конвенцией.

– Тебе – да. Мне – нет. Я иностранный наемник, гражданин черт знает какой страны, меня тут вообще как бы нет. И мне плевать на конвенции. Понимаешь?

– Понимать, – Штеффен кивнул. – Тебе, Михаэль, это…

Он щелкнул длинными пальцами, выбирая в памяти слово.

–…Гроссфатер говорил… по-позже.

– По пизде, – поправил я. – По-пи-зде. А также похую. И до жопы.

Напарник кивнул.

– На самом деле все это неважно. Quatsch. Понимаешь?

– Да.

– Главное, что заложники целы и девушка жива.

– Она не есть девушка, Михаэль. Она…

– И это неважно, – перебил я. – Она жива. А террорист мертв.

– Михаэль, ты есть герой. Я тебе хотел сказать это сразу, ты свернул на другую тему.

– Я не есть герой. Я просто делал свою работу. Но формально ее делал ты, а не я. Я не шарфшутце, даже не солдат-миротворец. Я никто, меня не существует в отчетах, а вот тут я стою лишь благодаря тебе, камрад.

– Михаэль, Scheisse…

– Кто – я?

Я усмехнулся.

– Нет не ты, – серьезно возразил Штеффен. – Я хотел сказать «иптвоюмать». Это несправедливо.

– Что именно несправедливо?

– Das ganze Leben. Вся эта жизнь, Михаэль. То, что ты тут никто. Что за этот операцию меня наградят, а тебя нет. Ты воюешь как француз, ты уничтожил тридцать один террорист, тебя должны наградить орденом Почетного Легиона, но ты не гражданин Франции, ты гражданин России и тебя здесь нет.